"Вадим Руднев. Прочь от реальности: Исследования по философии текста" - читать интересную книгу автора

Происходит парадоксальная вещь: проза, которая призвана уподобиться
обыденной речи с характерным для нее высказыванием истинностных значений,
должна лишить себя логической валентности; в поэзии же, которая вообще не
претендует на воспроизведение объективной реальности, логическая валентность
высказывания остается нетронутой. Вспомним [Руднев 1996b], что проза в
принципе связана с индикативом, характерной принадлежностью которого как раз
является логическая валентность, а поэзия - с конъюнктивом, который
совершенно к логической валентности безразличен. То есть проза,
изображающая, миметирующая взаимную зависимость между высказыванием и
реальностью, лишает свои высказывания взаимной зависимости с реальностью;
поэзия, изображающая взаимную независимость высказывания и реальности,
сохраняет взаимную зависимость своих высказываний и реальности. Парадокс
снимается тем, что для поэзии феномен предложения вообще не слишком важен.
Поэзия не изображает предложений, они не являются ее инструментом. Поэтому
именно в поэзии возможен именной стиль (см. [Wells 1960; М. Лотман 1982]),
так как поэзия в первую очередь работает со словом. Именной стиль в
художественной прозе возможен лишь как модернистский эксперимент.
Предикативность как неотъемлемая черта пропозициональности (об этом
подробно см. [Степанов 1985: гл. IV]) с необходимостью присуща
художественной прозе, наррации. Поэтому проза и освобождает свои
высказывания от логической валентности, превращая их в квазивысказывания,
чтобы осуществить эстетическую функцию, которая выступает в ней как функция
наррации, занимательного повествования ради самого повествования. Но если в
лирической поэзии смысл и денотат "остаются на своих местах", то что же
обеспечивает в ней поэтическую функцию (подробную и стройную концепцию
прагмасемантики поэтического высказывания см. в исследованиях С. Т. Золяна
[Золян 1988, 1997])? Что отвлекает в поэзии читателя от истинностных
значений? Ведь стихи читаются и слушаются не для того, чтобы узнать, что в
реальности происходило со стихотворцем, во всяком случае по преимуществу не
Для этого.
Роль эстетической функции обеспечивает в поэзии "двойная сегментация
речи", то есть наложение на синтаксическое членение речи ритмического
членения, организованного при помощи регуляризации просодических единиц.
Стихотворный ритм, накладывающий сильные ограничения на ритмический состав
слов в строке (подробно см. [Руднев 1985, 1986]), представляет собой
"возможность одно и то же рассказать по-разному и найти сходство в
различном", по классическому определению Ю. М. Лотмана [Лотман 1972: 32], то
есть создает мощную предпосылку для создания поэтического стиля. И если
понятие "лирический сюжет" представляет собой во многом научную метафору,
без которой можно обойтись при изучении лирического дискурса, то доминантой
художественной прозы является именно сюжет - последовательность модально
окрашенных художественных высказываний. Поэтому именно к изучению сюжета,
раскрывающегося через понятие нарративной модальности, мы перейдем в
последующих разделах нашего исследования.
До сих пор мы исходили из того, что имеется некий замкнутый дискурс и
некая, тоже замкнутая в себе реальность. Затем мы спрашивали: как отличить
одно от другого? (В первом разделе книги мы выдвинули гипотезу, что первый
обладает особым семиотическим временем.) Но представим себе обычную для
искусства XX века ситуацию, когда в рамках одного художественного дискурса
возникает другой, то есть ситуацию текста в тексте, которой мы уже касались.