"Мануэль Ривас. Буханка хлеба" - читать интересную книгу автора

- Мертвым надо дать уйти. Нельзя тянуть их вниз. Лучше снять одну
черепицу на крыше. И пусть душа летит себе, куда ей заблагорассудится.
После чего Кореа вернулся к стойке, допил свою рюмку и исчез за дверью,
ни с кем не простившись.
Мы помолчали.
- Какая прекрасная молитва, - сказал наконец О'Чанел.
- Лучше не бывает, - задумчиво произнес Фонтана.
- Давайте выпьем за душу.
- За душу!
- Знаешь, а это правда, - сказал О'Чанел. - Правда, что иногда и у
вещей бывают души. Я что имею в виду? Есть на свете такие места, куда
садятся души, словно птицы на ветки.
О'Чанел всегда имел в запасе какую-нибудь историю, чтобы заполнить
внезапную и тягостную паузу. Ему нужно было только сделать глоток и, как он
сам выражался, промочить просодию. Когда-то, в молодости, он уехал работать
во Францию - на одном из тех поездов, которые неуклонно увозили людей из
Галисии. И все у него шло хорошо. "Знаешь, я ведь ставил крылья на
автомобили на заводе Рено!" - говорил он тоном маршала-победителя. А еще он
рассказывал, как сидел на террасе какого-то кафе на набережной Сены с
известным философом, и тот записывал все, что говорил ему О'Чанел. "Само
собой разумеется, - непременно добавлял О'Чанел, - прежде он попросил у меня
позволения. Ведь Франция - это и на самом деле страна культурных и
воспитанных людей!" И порой на него накатывало что-то вроде ностальгии
наизнанку: "Я должен непременно еще раз съездить в Париж! Там умеют ценить
человека с просодией".
- А однажды, - принялся рассказывать О'Чанел, - я взял да и съел душу.
И обвел взглядом собравшихся - одного за другим по очереди, как будто
просил, чтобы его не перебивали и дали продолжить.
- Когда я был маленьким, а времена тогда стояли голодные, мать дала мне
продовольственные карточки и отправила в лавку. Поглядеть, чего дают. А
давали обычно мало чего, но для бедной семьи все годилось. Мы жили в
небольшом поселке, но своей земли не имели. Отец мой, как ты знаешь, был
рабочим. Крестьяне-то еще кое-как сводили концы с концами. К ним, конечно,
наведывались уполномоченные из отдела снабжения и забирали все, что
находили, но всегда удавалось что-нибудь да утаить - словом, оставалось, что
бросить в котелок. А вот в наш котелок попадала разве что голая кость, и на
ней варили овощной суп. Нас в семье было много - целый выводок вокруг матери
крутился. Сейчас рассказываешь такое, и над тобой смеются, но вы-то знаете:
именно так оно и было.
Ну вот, в тот раз мать вручила мне карточки и сказала:
- Иди, глянь, не дают ли чего.
Вышел я совсем рано. До Камбре было пять километров ходу. Оставил я
позади наш дом - темный и дымный, потому что невзгоды никогда не приходят
поодиночке: ведь и огонь горит плохо да лениво, коли на нем ничего не
стряпают. Оставил я позади братьев и сестер, заунывный хор из их плача и
кашля. И снаружи день оказался таким же, как наш дом внутри. Липкий туман,
холодная и унылая пелена, которая обволакивает все вокруг и пробирается аж в
голову. На ветках и заборах сидели какие-то птицы, но чудилось, будто они
дружно обрядились в траур и застыли, думая о чем-то своем под накинутыми на
головы мрачными капюшонами. Дорога была грязной, и я старался ступать по