"Мануэль Ривас. Старая пчелиная царица пускается в полет" - читать интересную книгу автора

когда у них начал меняться голос и из горла вылетали петухи, с которыми
никак невозможно было сладить. Чуть позже они, к большому своему изумлению,
заметили, что им уже не запрещается крепко выругаться на людях. Тех двух
мальчишек, которые когда-то слыли друзьями, навеки затянуло в сток памяти,
ведь память служит как для того, чтобы помнить, так и для того, чтобы
забывать. Старый Чемин, лежащий теперь на постели, от тех времен сохранил -
словно впаянным в лед - один только образ: влажное сверкание радуги на коже
ящериц.
Он, разумеется, по-прежнему часто видел Га-дона. Мужчина, вызревший у
того внутри, обладал взглядом, который ему самому казался суровым и мрачным,
как сад, куда Гадон попадал, едва открыв калитку. Позднее Гадон начал
работать на строительстве какой-то дальней дороги. И Чемин встречал его
только по воскресеньям, но тот держался чужаком, будто они никогда прежде и
не знались. Сталкиваясь, они спешили поскорей разойтись, словно не хотели
даже теням своим дать соприкоснуться.
Лежа в постели, Чемин снова увидел двух мальчишек. Оба стояли у райских
врат, пред ликом святого Петра. А тот с миной придирчивого таможенника
поштучно пересчитывал принесенных ими ящериц. Но у него все будто что-то не
сходилось. В конце концов он по-чиновничьи презрительно глянул на детей и
сказал:
"Мало ящериц! Спускайтесь вниз и принесите еще!"
И дети понуро побрели обратно по пологой тропке, спотыкаясь, цепляясь
деревянными башмаками за булыжники и неся за спиной раскаленный груз -
плиту-солнце.
"А знаешь, давай пойдем и наловим руками форели! - предложил маленький
Чемин. - По хмне, так одна форель должна стоить на небесах столько же,
сколько три ящерицы".
Но маленький Гадон ничего не ответил. Он вдруг вырос. И превратился в
грубого молчаливого мужчину, вечно погруженного в себя. От непогоды руки и
лицо у него отливали смоляным лаком. Дойдя до перекрестка, он плюнул на
землю, прямо себе под ноги, и, не простившись, зашагал в противоположную
сторону.
"Прощай, Гадон" - с болью сказал Чемин.

Когда он приехал в Швейцарию, то первую работу получил на строительстве
туннеля в Тицине. Не меньше трех сотен рабочих буравили брюхо горы. У Чемина
бригадиром был вполне сносный итальянец. Когда к ним направлялся инженер, он
кричал: "Laborare, laborare!" * Когда инженер исчезал, бригадир подмигивал и
говорил с хитрой ухмылкой: "Piano, piano!" ** Однажды утром прибыла новая
партия рабочих, и Чемин тотчас по выговору определил, что в большинстве
своем они были галисийцами. И среди них, как счастливое видение, оказался
Гадон. Чемин поспешил к нему и радостно поздоровался. Сосед минуту
колебался, но потом отвел взгляд, словно демонстрируя презрение предателю, и
двинулся следом за остальными. В течение месяцев они, понятное дело, часто
встречались, но неизменно сторонились друг друга. Однажды Чемин обратил
внимание, что давно не видел Гадона - словно перестал чувствовать рядом
осенний запах опавшей сосновой хвои. Температура стояла минусовая. Перед
пастью туннеля снежное полотно сверкало белизной, как саван. Чемин навел
справки, и один знакомый из Камариньяса сообщил, что Гадона отправили в
больницу. У него чтскго случилось с зубами - или десны воспалились - от