"Н.М.Румянцева. Карандаш (мемуары)" - читать интересную книгу автора

Клоун был прав. Увидеть в конкретном пустячке, в этой форме
единичности, то, что его может поднять до "форм всеобщности", - это и есть
достоинство настоящих клоунов.
Вы не встретите ни одной рецензии, ни одного интервью, в которых бы
говорилось, что Карандаш печален и грустит. Ну что ж, так и должно быть.
Клоун всегда смеется, даже если ему больно. "Смейся, паяц!" - это уже
давно стало традицией. Но в том-то и дело, что Карандаш никогда не
испытывает боли, разве только ему наступят на ногу или он упадет. Он
веселый клоун. А как же Никулин, он тоже всегда смеется? Нет, не всегда.
Сценический образ Никулина в представлении зрителя складывался из ролей,
сыгранных им в кино, и из реприз, которые он играет на арене. И если эти
репризы вызывают неизменно смех зрителей, то роли, сыгранные в кино, в
большинстве своем вызывают совсем Другие эмоции. Начиная с фильма "Когда
деревья были большими", клоун играет драму не менее убедительно, чем
драматический актер. Хотя надо учесть, что к моменту выхода фильма на
экраны Никулин уже был популярен как комик. Может быть, он потому так
тонко и сыграл в этом фильме, а зрители так живо восприняли его в этой
роли, потому что они помнили все время, что он - клоун.
Великий Чаплин однажды сказал: "Я люблю трагедию. Я люблю трагедию
потому, что в основе ее есть нечто прекрасное. Для меня прекрасное - самое
ценное, что я нахожу в искусстве и в жизни. С комедией стоит повозиться,
если там найдешь вот это прекрасное, но это так трудно..."
Но он не был первым. Давным-давно это было неосознанной догадкой его
коллег-предшественников и эстетическим открытием художников других жанров
искусства. Гюго, Мюссе, Верди, Леонковалло, Тулуз-Лотрек, Сезанн сделали
шутов героями своих произведений. Гюго не раз писал о том, что художник не
должен бояться показать уродливое, если хочет показать прекрасное.
Этим художникам стало ясно, что драма клоуна более очевидна, а комедия
тем сильней, чем больше она опирается на драматические повороты. Сам сюжет
цирка легко давал возможность соединить смех со смертью и с драмой,
которая, кажется, ходит по пятам людей арены. И произведения, в которых
драма клоуна или "циркача" состоялась, принимались с огромным успехом. И в
самом деле, можно ли было найти лучшего героя для драмы, чем клоун, шут,
который сам по себе является символом смеха?
Художники анализировали, размышляли о соединении комического и
трагического. А популярный клоун постигает истину, ткнув пальцем в небо,
безошибочная интуиция указывает ему путь. Ведь искусство клоуна - это,
прежде всего, интуиция. Сами клоуны раньше корифеев эстетики сообразили,
что их веселый смех необходимо оттенять трагическими красками. И они
придумывали себе несчастные или сентиментальные биографии. Сплошные
мистеры Иксы и внебрачные дети аристократов толпились на аренах (и если
это не придумывали клоуны сами, то за них придумывал кто-то другой). Они
не ошиблись - публика упивалась этими рассказами.
В XIX веке цирк был модным зрелищем. Его грубая откровенность как-то
притягивала. Утонченным дамам из общества было все-таки неловко
восхищаться пронзительным рыжим клоуном. Но когда его сопровождали слухи о
бережно хранимой половине батистовой пеленки с гербом или о роковой
страсти к графине, которая толкнула несчастного, но благородного юношу на
арену, или - уж на совсем худой конец - больной сынишка, который мечется в
жару, пока он, клоун, забавляет публику - о, это совсем другое дело! И