"Вера Русанова. Букет для будущей вдовы" - читать интересную книгу автора

почла за лучшее промолчать и все так же молча, с глубоко несчастным видом
направилась к выходу из кабинета. Серебряные Рождественские колокольчики
наигрывали в моем мозгу едва ли не траурные марши.
Все сегодня складывалось одно к одному, и дверь просто не могла не
шарахнуть меня по плечу. Я едва успела отскочить, как она распахнулась, и
на пороге возникла симпатичная дама в лиловом брючном костюме. Лет ей было,
наверное, около сорока. Обесцвеченные волосы, подстриженные каре, свободно
лежали на плечах, сдержанный, в общем-то, тон румян все равно проступал на
скулах какими-то лихорадочными пятнами.
- Извините, - коротко и вежливо сказала она, смерив меня при этом
взглядом быстрым, но отнюдь не ласковым, и тут же с ненатуральным
оживлением обратилась к "господину доктору":
- Толик, а я уже прошла по палатам и поздравила с Рождеством твоих
пациентов. Что-то как-то мало их на этот раз?
- Ну, так! - Анатолий Львович пожал плечами. - Сезон то дохлый! Какой,
скажи, нормальный человек купит путевку с четвертого января? Это надо или
пенсионером быть, который уже водку пить не может, или полным кретином...
Кстати, вот ещё Евгению Игоревну Мартынову можешь с праздником поздравить.
Тоже наша пациентка...
- С Рождеством вас, - дама скучно улыбнулась. Я невнятно буркнула:
"Вас так же" - и взялась за ручку двери, еле сдерживая злость.
- И убедительно прошу вас, никаких вылазок за спиртным по ночным
киоскам! - воззвал на прощание "любимый" доктор. А супруга его ( кто же это
ещё мог быть, как не супруга?) нервно щелкнула замочком лаковой сумочки и,
не обращая на меня больше никакого внимания, поинтересовалась:
- Надеюсь, Толик, никаких вечерних обходов и бесед с пациентами на
сегодня не предвидится?.. Не очень вежливо будет заявиться последними и
сразу усесться за стол!..
Они тоже шли праздновать! Как все нормальные люди - праздновать
Рождество! А мне предстояло провести эту ночь в обществе ещё пяти таких же
несчастных, в отличие от меня, добровольно заселившихся в профилакторий.
Запахнув ворот халата и поглубже всунув ноги в красные вельветовые тапочки,
я уныло побрела по коридору. Лампы дневного света сияли холодно и как-то
синюшно. От равнодушных стен, увешенных разномастными пейзажами, веяло
невыразимой тоской. И даже в звуках "Вальса цветов", рвавшихся из-за двери
нашей палаты (видимо, Алиса решила-таки посмотреть по телевизору
"Щелкунчика") слышалось что-то донельзя печальное.
В холле на первом этаже было светлее, но едва ли радостнее.
Широколистным пальмам, торчавшим из деревянных кадок, явно не доставало
обезьянок, поющих грустные песни об Африке. Какой-то умник (не удивлюсь,
если Анатолий Львович) "догадался" увить толстые шершавые стволы блестящей
мишурой и серпантином, и от этого в воздухе витал легкий душок шизофрении.
Едва ли я по-настоящему удивилась бы, узрев где-нибудь в углу папуасского
Санта-Клауса с ожерельем из акульих зубов и выражением безмятежного счастья
на черной физиономии. Но вместо Санта-Клауса в бежевом кожаном кресле сидел
Леха, и настроение у него было, похоже, такое же, как у меня.
- Привет, - проговорил он, увидев меня, спускающуюся с лестницы.
- Привет, - отозвалась я.
- Не отпускают?
- Теоретически "меня никто здесь не держит", но практически...