"Бертран Рассел. Автобиография" - читать интересную книгу автора

после его приезда не помнил себя от радости, но еще через несколько дней
начинал мечтать, чтобы каникулы поскорее кончились. Он постоянно дразнил и
задирал меня, правда довольно добродушно. Помню, мне было лет шесть, когда
он заорал во все горло, подзывая меня: "Малявка!" Я не подал виду, что
слышу, - в конце концов, меня звали иначе. Потом он объяснил, что раздобыл
кисть винограда и хотел угостить меня, а так как мне ни под каким видом и
ни при каких обстоятельствах не разрешалось есть фрукты, удар был
нешуточный. Еще в доме имелся маленький колокольчик, который я считал
своим, но, возвращая его, брат всякий раз напоминал, что это его
колокольчик, и снова отнимал у меня, хотя был слишком большим, чтобы
получать удовольствие от детских игрушек. Брат вырос, но колокольчик еще
долго хранился у него и если ненароком попадался мне на глаза, меня
охватывало негодование. Из переписки родителей ясно, что брат доставлял им
много огорчений, но мама его хотя бы понимала - характером и внешностью он
пошел в Стэнли, тогда как для Расселов он был загадкой, и с первых же
шагов они считали его исчадием ада. Почувствовав, чего от него ждут, он,
вполне естественно, стал вести себя в соответствии со своей репутацией.
Родственники из кожи вон лезли, стараясь держать меня подальше от него, и
я очень огорчался, когда стал это понимать. Он обладал способностью
заполнять собой все пространство, и у меня быстро появлялось чувство,
будто рядом с ним я задыхаюсь. До самой своей смерти он внушал мне
смешанное чувство - любви и страха. Он страстно желал любви, но из-за
крайней неуживчивости никогда не мог ее удержать, а утратив очередную
привязанность, страшно страдал, и оттого, что сердце его обливалось
кровью, делался жесток и неразборчив в средствах, но за всеми, даже самыми
худшими его поступками лежали движения сердца.
В ранние детские годы слуги значили для меня много больше, чем
родственники. Экономка по имени миссис Кокс служила младшей нянькой моей
бабушки, еще когда та была крошкой. Прямая, энергичная, строгая и очень
преданная нашей семье, она неизменно выказывала мне доброту. Должность
дворецкого занимал типичный шотландец по имени Макалпайн. Он, бывало,
сажал меня к себе на колени и читал вслух газетные репортажи о
железнодорожных катастрофах. Завидев его, я тотчас залезал к нему на
колени и требовал: "Еще про катастрофы". Была в доме и кухарка-француженка
по имени Мишо, довольно устрашающая особа, но несмотря на трепет, который
она мне внушала, я все равно пробирался на кухню полюбоваться, как
вращается насаженное на старинный вертел мясо, и стянуть из солонки
комочек-другой соли, которую любил больше сахара. Она гонялась за мной с
большим мясным ножом в руке, но увернуться ничего не стоило. За стенами
дома можно было встретить садовника Макроби, о котором я почти ничего не
помню, потому что он уволился, когда мне было пять лет, а также смотрителя
и его жену, мистера и миссис Синглтон; я очень любил их за то, что они
всегда угощали меня печеными яблоками и пивом, нарушая тем самым
сторожайший запрет, под которым находились оба лакомства. Место Макроби
занял садовник по имени Видлер, он с первой минуты огорошил меня тем, что
англичане - отложившиеся десять колен Израилевых, и я, конечно, не мог
понять, о чем он толкует. Сначала, когда я только приехал в Пембрук-лодж,
ко мне приставили немецкую бонну мисс Хетшел, хотя я уже говорил
по-немецки так же свободно, как по-английски. Буквально через несколько
дней после моего приезда она отбыла, а вместо нее появилась другая