"Бертран Рассел. Автобиография" - читать интересную книгу автора

"немного старомодны, любят ввернуть крепкое словцо". Как и многие люди
подобного склада, она столь же непоследовательно делала исключение для
Байрона, которого считала жертвой несчастной юношеской любви. На Шелли ее
терпимость не распространялась: жил в грехе и стихи писал
слезливо-слащавые. Думаю, о Китсе она и слыхом не слыхала. Хорошо
ориентируясь в мировой классике, заканчивавшейся для нее на Гёте и
Шиллере, она понятия не имела о больших европейских
писателях-современниках. Тургенев как-то подарил ей один из своих романов,
но она его даже не раскрыла - Тургенев был для нее просто кузеном одной из
приятельниц. Да-да, ей говорили, он пишет книги, но ведь кто только не
пишет!
О современной психологии она, само собой, не имела ни малейшего
представления. За кое-какими мотивами человеческого поведения она
признавала право на существование: любовь к природе, забота об
общественном благе, привязанность к детям - все это были добрые
побуждения, а сребролюбие, властолюбие, тщеславие - дурные. Хорошие люди
всегда руководствуются добрыми побуждениями, а плохие - плохими, однако и
у плохих людей, даже очень, очень плохих, случаются временные
просветления. Институт брака ставил ее в тупик. Понятно, долг мужа и жены
- любить друг друга, но нехорошо, когда выполнение этого долга дается
слишком легко, поэтому, если взаимное сексуальное влечение супругов
слишком сильно, в этом есть что-то подозрительное, даже порочное.
Разумеется, она не употребляла подобных выражений и буквально говорила вот
что: "Знаешь, я никогда не считала супружескую привязанность таким же
хорошим чувством, как родительская любовь, потому что тут всегда есть
что-то не то, какой-то привкус эгоизма". Дальше этого она не могла
допустить в свой ум такой низменный предмет, как секс. Лишь однажды я
слышал от нее чуть более откровенное высказывание на запретную тему, это
когда она обронила, что "лорд Пальмерстон отличался от остальных мужчин
тем, что был не совсем хорош... как мужчина". Она не любила вина, терпеть
не могла табак и почти не ела мяса. Жизнь ее отличалась аскетизмом: она
употребляла лишь самую простую пищу, завтракала в восемь часов утра и до
восьмидесяти лет не позволяла себе нежиться в мягком кресле, разве только
после вечернего чая. В ней совершенно не было ничего светского, и она
презирала тех, кто питал слабость к светским почестям. Должен с сожалением
отметить, что к королеве Виктории она не испытывала особого пиетета и
всегда со смехом вспоминала, как однажды, когда ей стало плохо в
Виндзорском замке, королева была так любезна, что отдала распоряжение:
"Леди Рассел дозволяется сесть. Леди такая-то встанет так, чтобы заслонить
ее".
Когда мне исполнилось четырнадцать лет, ограниченность бабушкиных
умственных горизонтов стала меня раздражать, а пуританские взгляды на
мораль казаться крайностью. Но в детские годы на ее великую ко мне
привязанность и неустанную заботу о моем благополучии я отвечал горячей
любовью, и все это вместе давало мне великое чувство защищенности, столь
необходимое детям. Помню, как я лежу в постели - мне года четыре, может
быть, пять, и мысль о том, какой это будет ужас, когда бабушка умрет, не
дает мне уснуть. Но когда она и в самом деле умерла - я был тогда уже
женат, - я принял это как должное. Однако сейчас, оглядываясь назад,
понимаю, что с возрастом я все больше ощущал, как сильно она повлияла на