"Гелий Рябов. Конь бледный еврея Бейлиса " - читать интересную книгу автора

экстаз. Приходя же в себя, вновь начинал страстно бить в ладоши, как
правило, невпопад, отчего начиналось шиканье и неудовольствие публики.
"Жиды... - произносил с укоризной в подобных случаях. - Что они могут
понимать в русской душе?!" - и величественно выплывал из залы.
Именно к этой, весьма заметной в петербургской общественной жизни
персоне и намеревался направить свои стопы Евгений Анатольевич.
...Выпив чашечку мокко и скушав вчерашнюю булочку от Мушенова из
кондитерской на Пантелеймоновской, дом 4, собрал необходимые пожитки и,
выйдя на улицу, крикнул извозчика. Знаток оперы жил на Васильевском, в
скромном доходном доме для среднего класса, что, впрочем, не мешало
Парамону Матвеевичу (так звали агента) занимать шесть комнат в третьем
этаже. Евдокимов бывал здесь крайне редко - из соображений конспирации, но
теперь решил нарушить правила, так как времени на телеграмму и встречу на
конспиративной квартире уже не было. Конечно, на конспиративной (обставил
сам, по собственному вкусу, это была на самом деле почти собственность: до
тех пор, пока чиновник Охранного пользовался квартирой в служебных целях,
она никому другому не передавалась) куда как приятнее и привычнее, да ведь
что поделаешь... Лифта не было. (Всегда поминал этот проклятый лифт -
страдал отдышкой. Болезнь появилась после того, как однажды съел несколько
порций мороженого подряд, хотел поразить воображение очень нравившейся
девушки. Вышло глупо, по-гимназическому. Девица рассердилась навеки,
оставив Евгения Анатольевича в сугубом раздумье о роли женщины в жизни
мужчин. После этого афронта никогда более не возобновлял попыток жениться.
С уличными, живущими "от себя", было куда как проще и удобнее.) Чертыхаясь,
поднялся на нужный этаж и с ненавистью закрутил флажок звонка. Парамон
Матвеевич открыл сразу, будто ожидал гостя, впрочем, так оно и оказалось.
- Я вас, Евгений Анатольевич, из окна увидел, есть у меня такая
привычка - да ведь вы и знаете? Чему обязан?
Вглядываясь в мясистое, с некоторым количеством черных, словно
запеченных бородавок, торчащих на самых неподходящих местах, Евдокимов
завершал в уме сочинение предлога, под которым надеялся получить
рекомендацию.
- Видите ли... - начал неопределенно, отыскивая глазом - куда бы
сесть.
Хозяин заметил и мгновенно пододвинул кресло. Кивнул, улыбнулся:
- Какие скорби, друг мой? Вы ведь не возражаете, что я вас так
называю?
Он имел право так называть чиновника из Охранного. Четыре года назад,
в девятьсот седьмом, Евдокимов обеспечивал ликвидацию Григория Иоллоса,
думского депутата от кадетов. Привлеченный Союзом русского народа к этой
акции "втемную", рабочий Федоров застрелил Григория Борисовича прямо на
улице. За год до этого, в 1906-м, "Союз" уничтожил однокашника Иоллоса по
гимназии, ненавистного Герценштейна1, тоже депутата и общественного
деятеля. И здесь Евдокимов планировал акцию, она была совершена в Териоках
Половневым2, членом "Союза".
Евдокимов был вне всяких подозрений. Вряд ли "союзники" интересовались
деятельностью псковских предков, во всяком случае Евгений Анатольевич
надеялся на это. И на сочувствие хозяина.
- Вечером уезжаю, - произнес значительно. - Киев. Серьезное дело...
- Не спрашиваю, какое, - столь же значительно кивнул Парамон. - Что