"Гелий Рябов. Конь бледный еврея Бейлиса " - читать интересную книгу автора

надобно, вы не стесняйтесь. Тем более что можете поспеть...
- К чему? Вы о чем, друг мой?
- Мы о том, что Киев в ближайшее время станет ареной борьбы и извечным
врагом всех христиан. Понятно сказал?
- Куда понятнее... (Какое странное совпадение в очередной раз.
Спросить подробности? Не стоит. Если бы он знал - сказал бы сам. Можно
испугать.) Друг мой... Могу я попросить вас о рекомендации в Киев? К
единомышленникам, так сказать?
Парамон широко улыбнулся, у него словно тяжесть с души свалилась:
подумал - не дай бог чиновничек потребует подробностей, а их нет! И
сказать-то нечего! Слышал звон, и на этом все... Конфуз.
- Еще поэт заметил: ну как не порадеть родному человеку! Мы с вами,
дорогой друг, столько каши выхлебали, столько соли съели. Сей же час!
Сажусь и пишу!
Через минуту в кармане Евдокимова лежала бумага с печатью "Союза".
Четким писарским почерком было написано: "Предъявитель сего, верный нашим
идеям и замыслам человек, Евдокимов Евгений Анатольевич, заслуживает
полного доверия и необходимой поддержки". Далее стояла подпись
председателя, Александра Ивановича Дубровина.
Теперь все стало на свои места. Дубровин был одним из самых ярых и
ярких врагов Столыпина. И значит, врагами были те, к кому адресовал
Евдокимова Парамон Матвеевич. Еще час друзья смачно прихлебывали чай
вприкуску, с пряниками, и рассуждали о том, что евреев влечет в революцию,
так как они не веруют в личное спасение, а полагают, что мессия спасет весь
народ Израиля, марксизм же есть всего лишь местечковая интерпретация
мессианского учения, не более того. Марксисты хотят спасти не каждого в
отдельности, но всех разом, скопом, но в этом смысле (сказал Парамон
Матвеевич) хорош только свальный грех.
На этом и распрощались, трижды облобызавшись.
Мягко цокала по торцевой мостовой лошадка, постукивал экипаж, Евгений
Анатольевич направился на Витебский вокзал к вечернему поезду. Ночь до
Витебска, еще ночь до Киева, и Неведомое откроет свои увлекательные
объятия. И начнется Дело...
Вспоминал о разговоре с Парамоном - той его части, в которой и слов-то
не было, так, туман... Герценштейн, Иоллос... Конечно, непримиримые враги и
Государя, и русского народа. С чистой совестью и по убеждению принимал
участие в подготовке праведных акций. Но тогда зачем страдать, мусолить
подробности? Зачем этот мазохизм, самоедство проклятое, ведь прав же, прав,
черт возьми, и нечего, нечего заливаться слюнями! Не к лицу, господин
надворный советник.
Но что-то мешало - сейчас, под успокоительное цоканье - отвлечься,
забыть. И вдруг словно щелкнуло в ухе - так с ним бывало поутру, после
долгого сна, и щелчок этот странным образом все расставил по местам. Их
убили только потому, что они евреи (об Иоллосе даже не знал - еврей ли, но
проповедник еврейский - это уж несомненно!). Только потому, что они, дети
скорбного и пронырливого народа, пожелали не пронырливостью, не веками
выработанным умением, а официальным своим положением, депутатством своим
заявить о своих человеческих правах и, значит, о правах всех своих
соплеменников!
Как же так? Какие у них могут быть права? Их терпят, слава богу, и