"Гелий Рябов. Мертвые мухи зла " - читать интересную книгу автора

какими судьбами?
И мгновенно проклял Ильюхин: себя - за безмозглость, начальников -
поучили бы вовремя - и этого старого-нового знакомца, старшего лейтенанта с
"Дианы", командира БЧ-2.
- Здравия желаю, - сказал, привстав. - Надо же... Бежите?
- А ты? - Глаза Баскакова сузились нехорошо, лицо напряглось.
- А что я... - протянул. - Вот еду в Екатеринбург, там, говорят, все
еще требуются на заводах рабочие руки. А то и в Нижний Тагил подамся, на
родину. Гвозди подметать... А вы убегаете. Так?
- Мы тоже в Екатеринбург, Ильюхин. А бегают только трусы, ты разве не
знаешь этого?
- Значит, свидимся, коли Бог даст, - сказал Ильюхин, прикрывая веки.
- Это ты прав, - отозвался Баскаков и отошел. Но Ильюхин понял, что
разговор не последний...

Целую ночь напролет он вспоминал свой родной город и дом на
Горнозаводской улице, кривой и глиняной, невнятной какой-то: грязь, рытвины
да ухабы. А вдалеке - Лысая гора с редким сосновым лесом и кладбище у
подножья с чугунными и деревянными крестами - у кого уж какой. Скудно жили
заводские и умирали скудно, сиротские похороны всегда обозначались женскими
безумными криками и воем звериным, гроб несли до кладбища на поднятых
руках - в знак уважения, должно быть... А потом пили до одури и блевали,
рассказывали друг другу ерунду бессмысленную, а о покойнике никто и не
вспоминал, разве что батюшка остановит пьяные крики и велит прочитать
заупокойную, а то и Вечную память спеть, помянуть, значит...
И дом свой - на три маленьких окошка с мутными стеклами, и крытый
хворостом двор с собачьей будкой, и давнего отцовского пса Ярилу - не то
лайку, не то что... И мать - ее помнил старой и сморщенной, с неслышным
голосом и печальным взглядом светлых бесцветных глаз. Глупая была жизнь,
никакая, и не призовись он в пятнадцатом на фронт, - так бы и пропал под
воротами или забором, как все пропадали, не зная как, да и не умея
выбраться из трясины скотского бытия.
Но городок свой любил - за удивительный вид с Лысой, за дворец с
колоннами, тихие домики и старенький литейный заводик у озера - еще первых
Демидовых. Тихо было и благостно; если бы не портили эту благодать пьяные
вопли и драки - то прямо рай земной.
...Кто-то тронул за плечо, голос внятный, слова - приказ:
- Ильюхин... Ты иди теперь в тамбур, там и поговорим.
Глаза не открыл, и так понятно: это второе благородие, лейтенант
Острожский. Ладно. Контакт? Есть контакт! Щас сделаем в лучшем виде!
Прошел в тамбур, вагон спал непробудно, воняло, как в сортире
привокзальном, сказать бы гальюне - да нельзя, оный чистили и славно
старались, никаких ароматов вахтенные офицеры не терпели. Баскаков и
второй, Острожский, уже ждали, ежась от пронизывающего холода.
- Вот что, братец... - начал осторожно Баскаков, - ты нам запомнился
матросом исправным... Я надеюсь - с красными христопродавцами, что на бунт
и измену замыслили, - ты никак?
- Никак, - отозвался хмуро. - Что надо-то, вы проворнее, а то время
нынче гиблое.
- В свое время, в свое время, - радостно ввязался Острожский. Голос,