"Натан Рыбак. Переяславская рада (Роман)" - читать интересную книгу автора

ответил: <Двадцать>, - и гетман сказал, что завидует мне, хотел бы иметь
мои лета, а еще спросил, есть ли у меня мать и отец, а когда узнал, что ни
матери, ни отца нет и что они убиты татарами в Броварах еще в году божьем
1642, сочувственно сказал: <Служи хорошо, сын, и буду я тебе за отца>, - и
я гетману руку хотел поцеловать, но он не дал руки для целования, только
хлопнул меня по плечу, и рука у гетмана тяжелая, ибо еще и теперь, когда
записываю это, - а уже два дня минуло, - плечо у меня весьма болит. Тогда
я осмелился, сказал гетману, что хочу записывать день за днем все подвиги
его, что если все это складно и хорошо запишу, то, может,
Киево-Могилянская академия записки мои напечатает... А гетман на ту мою
просьбу ответил не сразу. Подумал и лишь тогда милостиво согласился,
только сказал: <Пиши все, что видишь, а подвигов у меня нет, все это
подвиги людей моих, казаков, и тех, кто казаками стали>, - и я это обещал
гетману>.
Капуста перевернул страницу:
<Вчера днем ездил с пани гетмановой в лавку к приезжему греку. Оный
грек торговал в рундуке Гармаша, и когда пани гетманова подходила к
дверям, Гармаш выбежал на крыльцо, и под руки пани гетманову проводил, и
грек поставил перед пани гетмановой склянки и стеклянные коробочки с
благовониями, и так запахло, точно насыпали горы миндаля и роз. И пани
гетманова велела мне все эти благовония бережно уложить в мешок, а еще дал
Гармаш много локтей розового шелка и столько же локтей бархата, и все то
взял в руки казак Свирид и отнес в карету. И пани гетманова села в карету,
казак Свирид рядом с кучером, а я - на маленькой скамеечке в ногах, и пани
гетманова велела ехать к Тясмину, но туда не проехали, ибо весьма великий
снег был, а до того ночью метель, и дорогу замело, и проехать можно было
только в санях, и на то пани гетманова разгневалась и приказала
возвращаться домой, и мы поехали, а там уже ждал гетман, и когда я
поставил на полку склянки и коробочки, то гетман и гетманша были в другой
комнате, и, выходя, видел я сквозь отворенную дверь, что она сидела на
коленях у гетмана, обнимая его за шею, и подумал я, что она больше годится
ему в дочери, но это не моего ума дело...>.
- И верно, не твоего ума дело, - пробормотал Капуста.
Послышались шаги. Он закрыл тетрадь, положил в ящик стола. Федор
Свечка вошел в горницу. В замешательстве остановился на пороге.
- Входи, не съем, - сказал Капуста.
Свечка робко отошел от порога и сел осторожно на краешек скамьи,
точно это было очень опасное дело.
- Читал я, - кивнул Капуста в сторону стола.
Свечка побледнел. Что было сказать?
- Пишешь все, а все ли надо записывать? Ты подумай: нужно ли? Знаю,
дозволил тебе гетман, а прочитав, доволен ли будет? Ты помысли, не спеши.
А так, что ж, складно выходит... Но ты больше о ратных делах пиши, о
подвигах людей достойных, про обиды, кои нашему народу чинят паны, шляхта,
о разорении края нашего... Помысли... И вот что... комнату запирать надо,
и тетрадь прятать хорошо, и беречь ее старательно.
Больше ничего не сказал. Вышел. Федор Свечка остался один. Мучило
сомнение: <Может, в самом деле, все это и не стоит записывать?>
Хотелось утешить себя тем, что если написанное им будет пригодно, то
(он видел уже это взволнованным воображением своим) где-нибудь в хате,