"Владимир Рыбаков. Тяжесть " - читать интересную книгу автора

пока не подоспели офицеры проверки. В комнате для бодрствующей смены, куда
зашел взять автомат, все было спокойно. Окно было закрыто, смена весело
сидела и, стуча костяшками домино, напевала:

Анаша, анаша,
Ты меня погубила.
Анаша, анаша,
Ты меня возродила.

Я шел по дороге, изнашивая на ней третью пару сапог, много убеждений и
всю свою прежнюю жизнь. Солнце с ослепительным холодом и яркостью освещало
мир, все вокруг было черным (жалкие пятна снега лишь подчеркивали это) и
очень старым. Казалось, под ветром окаменел сам воздух, так он был колюч и
тверд. Из-за разбросанных вдали и вблизи цепей сопок рождалось впечатление
множества горизонтов, нереальность которых подсказывала за ними пустоту.
Легче было представить конец света, чем это повторение утускляющей глаза
мертвой земли. Почему-то человечество решило, что лучше смерть, чем пустота.
Ему виднее.
На первом посту стоял Быблев, толстый украинец, уже фазан.[6] Он
оказался верующим, и мне было приказано снять у него с груди нательный
крест. Это было год назад. Невольное уважение к кресту заставило уговаривать
его, но Быблев ревел белугой и не соглашался. Подошел Колька. Бог знает
теплоту его слов, я только услышал от этого лицемера, что можно в сердце
носить Господа. Быблев подошел ко мне и спросил штатским голосом:
- Товарищ младший сержант, крест этот ко мне от прадеда пришел, можно
его сохранить?
В тот вечер, при отбое, когда все поджимали животы, чтобы по команде
снять галифе, не расстегивая ремня, дабы уложиться в положенные шестьдесят
секунд, он отказался лечь, не помолившись. Я не рассердился, но Быблев
должен был понять, что быть похожим на других - естественный способ уцелеть.
Он спал четыре часа в сутки, остальные - чистил гальюны,[7] мыл полы, чтобы
вечером стоять на своем. Моя растущая симпатия только увеличивала наказание.
Я импровизировал формулировки нарядов вне очереди, лишь бы начальство не
узнало, что Быблев опирается на религию и религией нарушает дисциплинарный
устав Советской армии. И я уже отчаивался вытащить парня, как вновь
проскользнул к нему Свежнев. Я облегченно вздохнул: трудно было каждый день
за час до отбоя наказывать стукача[8] роты и удалять его из казармы. Теперь
Быблев ложился со всеми, чтобы встать ночью (давал дневальному пачку
папирос - совет Коли) и, замолив сперва свой грех, прочесть вечернюю
молитву.
Однажды я сказал ему:
- Ты знаешь, что надоел мне?
- Нет.
Я нелепо ткнул пальцем в потолок:
- Веришь?
- Верю.
- Почему?
- Потому что верю. Все верят, только многие сами этого не знают.
Хотелось мне тогда протянуть ему руку, но нельзя было, авторитет есть
авторитет. Да и боялся, что в последнюю секунду передумаю и стукну его за