"Святослав Юрьевич Рыбас. Узкий круг" - читать интересную книгу автора

мальчик. "Шваль, а не солдаты, - ответил Горелый. - Ушли. Не бойся". На нем
были новые сапоги. Голенища второй пары высовывались из-под мешка с
кукурузой. "Вы их убили!" - воскликнул мальчик. "Ушли, тебе говорят. Бог с
ними".
Не ушли, подумал судья, то было умышленное убийство. Но мальчик поверил
Горелому, не мог не поверить, потому что вечером, когда дезертиры отнимали
сало, у него мелькнуло - надо защищаться, а утром он ужаснулся этой мысли.
Сейчас старуха привела с собой Горелого, тех солдат, своего внука...
Хохлов взялся читать сборник постановлений Верховного Суда, словно
отгораживался от гостей. О старухе не стоило думать так долго. Он постепенно
увлекся чтением книги, в которой человеческие пороки оценивались по статьям
Уголовного кодекса и были лишены боли, отчаяния, гнева. Это было решение
судебных задач, изложенное деловым профессиональным языком.
Однако Хохлов понял, что ищет аналогии с делом Агафонова и при этом
непрерывно всматривается в себя. Грушовка подставила ему зеркало. За то, что
Хохлов многие годы осуждал своих земляков? Старуха и ее внук вцепились в
него. Он знал, что никого не убил, не предал, не обманул. Не утверждал
несправедливых приговоров. Наоборот, среди горя и страданий он стремился
быть милосердным. Если бы он вдруг умер (о смерти думалось трезво), его дети
остались бы с чистой репутацией отца. Собственно, сын Митя, эксперт
научно-технического отдела управления внутренних дел, невольно уже
пользовался его именем. Или можно повернуть по-другому: авторитет Хохлова
ставил сына в особое положение, позволял не поддаваться спешке и требованиям
следователей, которым не терпелось получить мгновенный анализ улик. Как бы
там ни было, но, ежедневно входя в темную сторону жизни, сын не заразился ни
цинизмом, ни высокомерием. Пожалуй, он даже чересчур мягок и порядочен, ему
бы совсем не помешали небольшие клыки, чтобы иногда показывать их изощренным
профессионалам.
О дочери Хохлов не составил ясного представления. Ей исполнилось
двадцать лет, она училась в университете, вокруг нее вертелось много парней,
привлеченных ее эмансипированностью, - вот, пожалуй, и все, что он знал о
своей Шурочке. Она хотела учиться в Москве - он не отпустил: дочь легко
поддавалась соблазнам.
Но Хохлов был доволен детьми. Они выросли здоровыми, с ясным отношением
к жизни. Правда, еще неизвестно, будут ли они счастливы. Если придерживаться
мнения, что счастье - это ощущение насыщенности жизни, то за детей Хохлов
мог не беспокоиться: в них была природная напористость. Причем нельзя было
сказать, что они унаследовали ее от родителей. Ни у Хохлова, ни у его жены
не замечалось сильного темперамента, в этом отношении они были вполне
посредственны.
Когда жене было тридцать пять лет, она влюбилась. Хохлов проглядел, как
дети, подрастая, все больше и больше делались самостоятельными и вместо
забот о себе оставляли родителям какую-то пустоту. По-видимому, он бы и не
догадался, что случилось, если бы Зина не обратилась к нему с просьбой о
помощи: "Ты должен мне помочь, я влюбилась". Хохлов растерялся и от самого
факта, и от такой откровенности. Ему не на что было опереться, наверное, он
был первым из мужей, которому предстояло решить странную задачу. А как?
Традиции и привычные нравы не могли ему помочь вторично завоевать
супругу. Она уже давно принадлежала ему. Тут и таилась вся сложность.
Но Хохлов разгадал загадку.