"Алексей Рыбин. Фирма" - читать интересную книгу автора

статистами, объектами для работы, и он расценивал окружающих его людей
только по количеству информации, которую можно было из них выжать и выгодно
продать. Ну и по качеству этой информации, разумеется.
История Гурьева давала ему не слишком много, но она была весьма
"рабочей", то есть когда Куманскому нечего было давать редактору для
еженедельного обзора музыкальной жизни города или для колонки культурных
новостей, он всегда мог сунуть пару новостей из "дела Гурьева". Яша любил
так строить свою работу, чтобы в его компьютере всегда имелась пара-тройка
запасных статей или хотя бы набросков, которые можно сунуть в неожиданно
образовавшуюся "дыру", когда сроки подходят, а материала для газеты нет,
хоть ты тресни.
Отчасти поэтому и ценился Яша Куманский в каждом из изданий, с которыми
он сотрудничал, - начальство любило его безотказность и обязательность.
Куманский никогда никого не подводил, и ни разу по его вине не
образовывались в газете пустоты, которые нужно было заполнять спешно
высасываемым из редакторского пальца материалом.
Называя себя "ньюсмейкером", Куманский прочитывал это слово буквально.
Он не считал, что успеть написать первым о каком-то интересном событии -
такая уж большая заслуга журналиста. Это, как он полагал, его прямая
обязанность. А вот сделать новость, то есть организовать событие самому и
заставить его развиваться так, как будто оно произошло спонтанно, писать о
нем со стороны - это было для Куманского признаком настоящего мастерства.
Перестроечные телеинсценировки Невзорова с профессиональной точки
зрения не вызывали у него большого восторга. Это были всего лишь спектакли.
Куманский же делал саму жизнь, он не строил декораций и не выбирал ракурс,
при котором были бы не видны фигуры зрителей, он моделировал реальные
ситуации, и в них не было места актерской игре. Для всего этого, конечно,
больше подходило название "провокация", но Яша не задумывался о терминах,
ему был важен результат.
Вот и историю спасения Гурьева из тюрьмы раздул именно он. Подписные
листы, громкие имена адвокатов, даже небольшая демонстрация творческой
интеллигенции, закончившаяся двухдневным пикетом у здания мэрии, - все это
было умело спровоцировано одним человеком, о чем никто, конечно, даже не
подозревал. А Куманский, кроме неплохих гонораров и двух месяцев спокойной
жизни, сделал себе на этом еще и весомый моральный капитал - теперь он
считался бескорыстным и принципиальным борцом за свободу творчества и
человеком, готовым пожертвовать хорошими отношениями с властями ради
искусства, персонифицированного в томящемся под следствием Гурьеве.
Только вот на Боре Гольцмане схема Куманского дала сбой. В планы
журналиста не входило портить отношения с одним из ведущих продюсеров
Петербурга, как не хотел он прикладывать руку и к росту его самомнения. С
Гольцманом и так было непросто общаться, а уж если он возомнит себя
вершителем судеб человеческих - тогда только держись...
- Пусть посидит, - снова сказал Гольцман.
- А...
Куманский судорожно думал, как продолжить разговор. Ему очень хотелось
так или иначе привлечь именитого продюсера к "Гурьевскому делу".
- А...
- Что? У тебя еще что-то?
- Может быть, как-то финансово поучаствовать?