"Владимир Рыбин. Трое суток норд-оста (Повесть)" - читать интересную книгу автора

развеселился. Все-таки это была его идея: если уж отдавать Верку замуж, то
за человека, который мог пригодиться. Он и книжку выкинул только потому,
что увидел зеленую фуражку.
Гошка повалился на свою раскладушку и принялся мечтать о том, как
этот пограничник, потеряв голову от любви к Верке, пойдет в партком
пароходства хлопотать за него, как возьмет его на поруки. И тогда снова -
здравствуй, море! И лимонно-банановые джунгли с синими лагунами, и россыпи
огней на неведомых берегах, утонувших в ночи, и манящее сияние реклам в
портовых городах, где все тебе улыбаются: бармены из-за стоек, девочки
из-за штор...
Его разбудило солнце. Вот чем хорош этот город, так непостоянством
погоды. Отгудит шторм с дождем и снегом, а на другой день - солнце во все
небо. А то повиснет облачная борода на вершинах гор, и полетит на город
соленый дождь из брызг, сорванных с волн в бухте. А бывает, обрушивается
ледяной ветер. Тогда брызги замерзают на лету и повисают сосульками на
набережной, на бортах пароходов, на балконах домов.
А то набегает "моряк", как сегодня ночью. Тогда мальчишки, несмотря
на дождь, собираются на набережной, смотреть волны, остервенело бьющие в
стенку. Этот ветер капризен, как моряк, полгода не сходивший на берег, -
затихает так же быстро, как и налетает. Вот и теперь он лишь время от
времени встряхивал голые ветви тополя под окном.
Гошка посмотрел на сверкающие мокрые крыши, потянулся, закурил и
задумался: куда податься? На толкучку не хотелось. Противны были сегодня
знакомые ухмылочки всех этих Вадимов, Эдиков, Шантаклеров и Булочек.
Сегодня хотелось в порт. Он побрился, нацепил галстук, чтобы как у людей,
погляделся в зеркальце и вышел. Быстро сбежал к морю, пошел вдоль бухты,
мимо ворот рыбного порта и лесного, мимо нефтепирса, туда, где постройки,
загораживающие бухту, расступались и открывалась панорама с портальными
кранами, высоко занесенными над пароходными трубами. Гошка любил это
место, всегда останавливался тут, чтобы оглядеться, помечтать. И теперь он
остановился у парапета набережной, закурил и жадно уставился на блескучую,
уже успокоившуюся после ночного ветра гладь бухты, пересеченную вдали
темной полоской мола, на буксировщиков, словно бы присосавшихся к низкому
борту тяжело груженного танкера. Рядом с набережной суетились утки-нырки,
исчезали в зеленоватой глубине и беззвучно выныривали в другом месте.
Как давно он не приходил сюда! Все знакомо, и все переменилось.
Нырнуть бы, как эта черная птица, исчезнуть на время и вынырнуть
совсем-совсем в другом месте!..
- Э-ей!..
У причала стоял высокий парень и махал рукой. Гошка удивился: кто еще
помнит его в этом порту? И вдруг, как ударило - Вовка Голубев,
друг-приятель, корабельный поэт. И побежал, спотыкаясь на неровном
тротуаре, задыхаясь от радости.
- А я гляжу - кто такой? А это ты! Ну вымахал! Вырос, что ли? Совсем
не узнать...
Они мяли друг друга, и смеялись, и прижимались грудь в грудь, чтобы
скрыть стыдную влажность в глазах. Они корешили и в мореходке и на
"Кишиневе". Когда-то Гошка был уверен, что не задумываясь отдал бы Вовке,
как в той песне, "место в шлюпке и круг". Потом разошлись пути-дороги. Ему
выпала сухопутная, а у Вовки осталась все та же - морская. Потому что ни