"Рафаэль Сабатини. Заблудший святой (Историко-приключенческий роман) " - читать интересную книгу автора

парирует и в то же время получает возможность колоть, так что одним
движением он и обороняется, и отвечает.
В конце концов, уступая моим расспросам, он рассказал, что во время
своих скитаний мой отец, повинуясь безрассудному порыву - способность к
таким порывам самым странным образом сочеталась у него с осторожностью, -
отважился проникнуть в Болонью, несмотря на то, что она была ленным
владением [Феодальная земельная собственность, которой распоряжается
непосредственно монарх.] папы, с единственной целью поучиться у Мароццо;
что сам Фальконе ежедневно сопровождал его, присутствовал на уроках и после
этого помогал отцу закрепить узнанное на практике, выступая в качестве
противника, так что ему были знакомы все секреты, которым обучал Мароццо.
И наконец однажды, очень робко, как человек, хотя и уверенный в
собственном ничтожестве, просит тем не менее о милости, на которую, как он
знает, не имеет никакого права рассчитывать, я попросил Фальконе показать
мне какие-нибудь элементы искусства Мароццо с настоящим оружием.
Я боялся, что получу отказ. Мне казалось, что даже старик Фальконе
рассмеется над желанием того, кому судьбою определено изучать теологию,
приобщиться к таинствам искусства фехтования. Однако для моих страхов, как
выяснилось, не было никаких оснований. В серых глазах конюшего не было и
тени насмешки, в то время как улыбка, появившаяся на его губах, когда он
узнал о моем намерении, была улыбкой радости, энтузиазма и даже
благодарности.
Так и получилось, что после этого мы каждый день практиковались в
оружейной с час или около того со шпагой и кинжалом, и с каждым разом моя
ловкость в обращении с клинком возрастала так стремительно, что Фальконе
именовал мои успехи поразительными и клялся, что я просто рожден для
клинка, что умение им владеть у меня в крови.
Возможно, его привязанность ко мне заставляла его преувеличивать
успехи, которые я делал, и умение, которое я приобретал; возможно, что его
слова были не чем иным, как доброжелательной лестью того, кто любил меня и
желал доставить мне удовольствие, давая мне возможность порадоваться моими
успехами. И тем не менее, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю, каким
ребенком я в то время был, я склоняюсь к мысли, что его слова были чистой
правдой.
Я упоминал о странном, почти необъяснимом восторге, который меня
охватил, когда я впервые взял в руки копье, пытаясь удержать его в
равновесии. Не берусь описать, что я испытал, когда мои пальцы впервые
сомкнулись на рукоятке шпаги, а указательный палец по-новому прижался к ее
нарезкам, как учил меня Фальконе. Но нет слов, чтобы все это описать.
Сладкое ощущение равновесия, холодный блеск клинка - все это вызывало во
мне трепет наподобие того, что испытывает юноша от первого страстного
поцелуя. Я понимаю, что это не совсем одно и то же; и тем не менее не могу
придумать никакого более достойного сравнения.
Я был в ту пору подростком, мне исполнилось тринадцать лет, но я был
рослым и сильным не по возрасту, несмотря на то, что моя мать всячески
ограничивала мои упражнения с оружием, занятия борьбой и верховой ездой -
словом, все то, что способствует физическому развитию юноши. Я был почти
такого же роста, как сам Фальконе, который считался человеком высоким, и
если мой выпад был короче, чем его, я компенсировал это быстротой движения,
свойственной молодости, так что в скором времени - если только он по своему