"Людмила Николаевна Сабинина. Тихий звон зарниц" - читать интересную книгу автора

обязательно будет журналистом, она заспорила, что учительницей - лучше. Он
сказал, что, может быть, и так, но что он все-таки будет журналистом. И еще:
Кате тогда не нравились стихи Маяковского, а он не поверил и стал читать
вслух. Оказалось, просто замечательные стихи. Почему-то она раньше их не
знала, знала только "Левый марш", "Бабу и бублики" да несколько отрывков из
поэм.
Потом Глебов провожал ее домой.
На набережной присели на скамейку, смотрели, как на горизонте
вспыхивали зарницы. Сверкнет, и высветлится целая полоса. И дрожит-дрожит, а
потом погаснет. И вдруг с легким звоном вспыхнет опять. Катя уверяла, что
слышит этот звон. Глебов не верил, смеялся, и глаза его улыбались в темноте.
Она не смотрела на эти глаза, потому что, если смотреть, тогда что уж и
остается? Только бежать. Ведь у нее такое сделается лицо - сразу видно, что
влюблена. А что, если он расхохочется! И Катя глядела, не отрываясь, на
далекие вспышки. Засветится голубым и дрожит, а потом сорвется с легким
тихим звоном. И все погаснет. В кино так меняются кадры - бесшумно, а
все-таки слышно. Конечно, когда тишина... А тишина была. Даже река замерла
внизу, и обдавало то запахом реки, то - неизвестно откуда - дымом костровым,
горением смолистых сучьев. И вдруг закропило. Тяжелыми, редкими каплями. Они
побежали и приютились под навесом какого-то ларька. Дождь разошелся вовсю, и
Женя заслонил ее и стоял так, хоть белая рубаха на спине совсем промокла.
Ладонью уперся в стенку ларька и стоял. Запахло ландышами, это из-за ворота
платья высунулся один. Она и забыла, что вечером три веточки туда засунула.
Женя осторожно взял цветок.
- То-то весь вечер я чую - пахнет ландышами, - сказал он. - Что это
значит? Зачем ты их туда?
- Колдовство, - прошептала Катя.
Неожиданно грохнуло. И земля, и лужи в крупных пузырях, и стены
ларька - все дрогнуло, осветилось.
- Вот ты меня и околдовала, - улыбнулся он. - Третий год уже колдуешь.
Выходит, с самого детства... Прямо наваждение какое-то.
Катя подняла глаза и увидела распахнутый ворот рубашки и смуглую,
мускулистую шею. Дождь припустил гуще и толстые струи образовали вокруг
дощатого ларька настоящий водяной шатер. Пришлось Глебову тоже войти под
навес. Прижался к дощатой стенке грудью и раскинутыми руками, а голову
повернул к Кате. Она молчала. Струйки воды стекали за ворот, и сильно пахло
дождем и ландышами. Он медленно опустил свою руку, их руки теперь были
рядом.
- А что, это ведь на всю жизнь, - вдруг произнес он. - Я сейчас ясно
это почувствовал... Скажи, ты бы согласилась ждать... На всю жизнь.
- Да, - прошептала Катя. - Конечно. На всю жизнь...
Оба не шевелились, молчали. Неожиданно он прижался лицом к ее руке.
- Да?
- Да.
Он засмеялся.
- Я дурак. Тебе ведь только пятнадцать. Забудешь все, что тут
наобещала. Факт.
- Нет.
- Что нет?
- Не забуду.