"Людмила Николаевна Сабинина. Тихий звон зарниц" - читать интересную книгу автора

необъятный чертеж вселенной.
- Жень, покажи, какие они, - просит Вера.
Он осторожно приоткрывает ладонь. В горсти - колеблется, дышит голубое
сияние. Все трое наклоняются, смотрят.
- Всего-навсего вот такусенький жучок! - удивляется Вера.
- Хочешь, подарю? - с улыбкой обращается он к Кате.
Светляк сам переползает ей на ладонь, и она приносит его домой. В эту
ночь не спится - лихорадит от солнца и купанья, и рука опять ноет, как
тогда, из-за капли воды. И вообще все как-то странно. Что это у всех или
только у нее одной? Если только у нее, то почему? И неужели это и есть та
самая взрослая любовь?
На другой день все уехали, а когда стемнело, мама вошла в Катину
комнату и ахнула: всюду - на цветочных горшках, на листьях фикуса, на букете
ромашек - всюду светляки! Видно, Глебов целую горсть их в комнату забросил.
Через окно. Долго еще Катя ложилась спать при такой иллюминации. Потом
пожалела светляков, собрала их и вынесла в сад. Живите!.. Но каждую ночь,
прежде чем заснуть, распахивала окно, смотрела на таинственные светлые точки
в темной листве. Их становилось все меньше. А из сада тянуло ночным
холодком, разросшийся сиреневый куст обдавал росой. Холодно.
- Холодно как, - говорит Катя. - Холодно! Чужая, костлявая рука ложится
на лоб.
- Нашла время болеть, - ворчит Касьяновна. - Ухаживай за ней. Говорила
давеча, опорки мои надень, так нет, все в галошах шастала. Ухаживать тут
некому.
- Холодно мне, Касьяновна.
- Погоди, пальтушку сверху накрою...
Болела она долго. Старуха топила печь, поила горячей водой. Есть не
хотелось, а только пить. К концу четвертой недели жар спал, сразу стало
легко, покойно. Старуха уходила на целые дни - за хлебом, то на почту -
письма писать, а Катя лежала на спине, бездумно глядела на дощатый потолок.
На сосновых досках срезы сучков выглядели как замысловатый узор, и узор этот
можно при желании менять. Стоит только вообразить: вот с потолка смотрит на
нее добрая собачья морда. А вот, если посмотреть чуть наискосок, уже не
собака, а веселое кудрявое облако. И не облако, а туча целая. Того и гляди,
прольется дождь. Вот уже и гром гремит... Но это был не гром, просто
ребятишки хозяйские бегали. И с потолка не дождь сыпался, а копоть и пыльная
труха.
Однажды Катя открыла глаза и увидела перед собой Касьяновну. Старуха
стояла одетая, за плечами висела тощая котомка, рука опиралась на посох.
- Ну, прощай, - сказала. - Оставайся тут, благо поправляешься. А я
пошла к своим. Зовут свои-то.
Катя молчала.
- А ты не реви! Что я тебе, родня какая, что ли, реветь-то... На
станцию побреду, до ночи, поди, успею. Дрова у печки наколоты, вода в
ведре...
Катя вскинулась было расспрашивать, но поглядела на Касьяновну и
умолкла: старуха только телесно была тут, а душой-то уже там, со своими, в
Свердловске. И она не стала зря задерживать старуху.
Весь этот день лежала и думала о Касьяновне. До станции тридцать
километров, дойдет ли? Старая, полуголодная, бредет от села к селу, с