"Людмила Николаевна Сабинина. Тихий звон зарниц" - читать интересную книгу автора

- Чего смеешься?
Старуха спрашивает, не поворачивая головы: у нее распухла шея.
- Чего, говорю, смеешься? Рехнулась? Горя вон сколько, а она смеется...
Горя на барже было достаточно. Одна женщина прыгнула в воду и утонула.
Это она сделала потому, что у нее заболел и умер ребенок. Спасти женщину не
удалось. Хлеба ни у кого не было, ехали голодные. Вдобавок, кто-то украл
спиртовку, и больные не получали больше горячей воды.
Впрочем, скоро баржа причалила около Горького, всех высадили,
накормили, выдали по пятьсот граммов хлеба... Вечер беженцы провели в
бомбоубежище, а ночью забились в вагоны и поехали дальше.
Говорили, что там, куда едут, даже затемнения нет, и хлеба будто бы
вдосталь, и всех расселят по теплым квартирам.
И правда, приехали они в страну без затемнения. Свет так и шпарил из
каждого окна, и хоть бы что. Но это только на станции. В селе, куда вместе с
двумя десятками эвакуированных попала и Катя, тускло горели керосиновые
лампы.
Катю поселили вместе с одинокой старухой Касьяновной в полуподвале. В
доме жила большая татарская семья, и, когда там бегали дети, с потолка на
жилиц сыпалась труха.
- Земля татарская, село Таканыш, ишь, не гадала не думала, куда
занесло, - ворчала Касьяновна.
Она была не такая уж старая, но тощая и жилистая до страшноты. Она и до
войны жила одиноко. Перед сном старуха подолгу молилась, в молитвах поминала
свой родной город Клин и "всех сущих в нем".
Недобрая это была старуха. Как-то Катя пожаловалась, что болит горло.
Касьяновна только взглянула на нее своими будто окинутыми копотью глазами и
жестко произнесла:
- Горло болит - дышать не надо.
С той поры Катя больше никогда и никому не жаловалась.
Эта первая зима прошла незаметно. Сначала устраивались на новом месте.
Хозяйка дома, Марьям-апа, разрешила жилицам взять из сарая доски и устроить
себе нары. Она же выбросила на крыльцо пару тюфяков, старое ватное одеяло,
подшитые валенки, две набитых ватой подушки, еще кое-какие пожитки. Велела
забирать. Не очень-то радушна Марьям-апа. Обе жилицы понимали - с чего ей
быть радушной? - и были благодарны за помощь. Ватное одеяло забрала себе
Касьяновна, как следует выбила его и вывесила во двор проветривать, чем, как
показалось Кате, окончательно разозлила Марьям-апу. Во всяком случае,
приветливее хозяйка так и не стала. Ходила по двору яркая, крепкая, прямая,
как жердь, на вопросы отвечала далеко не всегда. Чаще отмалчивалась... Жили
хозяева богато. Муж работал в районной конторе "Заготзерно", детей было
трое, все дошкольного возраста. Была еще мать-старуха, но та по-русски не
понимала и ни с кем даже не здоровалась. А на дворе разгуливали три козы,
овцы и целое стадо гусей.
Морозы наступили рано. Со степи налетал холодный ветер, стекла в
крошечных оконцах дребезжали, двойных рам в каморке не было. Зато была
печка, и Касьяновна жарко, до угара, натапливала ее сучьями и разным хламом.
Впрочем, жар быстро выдувало, и к вечеру снова было холодно. Топливо
собирали где придется - на улицах, за огородами, даже на старом татарском
кладбище.
К декабрю земля стала от мороза звонкой, по ней мело снежной пыльцой,