"Ришат Садиев. То день, то вечер..." - читать интересную книгу автора

да в голос! по безлюдной улице шла бабка, воровато распихивая два ведра
мусора в полные и без того баки, урны - что попало, видно нет во дворе
контейнера, да и машину не дождешься.

И вот тут, дорогой мой Ришат, я все понял.

Как эта утренняя бабка, маленькая мусорная террористка. хотят они распихать
втихаря, ненавязчиво, в расветные часы по городским урнам свое прошлое и то
из него, что помешает пойти по головам - значит, и школу, и меня тоже.

Пусть меня в урну. я не гордый, давно пора, но что ж они молчали про Москву
два года? Хотя это ясно, за оценки дрожали. кажется они нашу педагогику
поняли лучше, чем мы. Лет пять они не покажут носа, все вечера встреч - ко
псам, школу за километр в обход. Год на шестой заявятся: "у н-нас все
норр-мально!", только для этого и заявятся - понимаете, о чем я говорю? Это
же патология!

Или у вашего поколения границы нормы другие?

И я, для которого война-то кончилась в пятьдесят первом на должности
коменданта немецклй дыры, богом забытой, вдруг снова осознал себя
мальчишкой. не нюхавшим пороха. Я порезал трех-трех медалистов! дал понять,
что "не тянут", они сегодня не не придут, останутся в Казани, я смог им
внушить. Медалистки-то мои детских самолюбий своих не прятали, и я стрелял
по их самолюбиям, патронов не жалея; а рядом, выстроив маскировку, затаились
эти.. фашисты.. то есть, конечно, никакие они не фашисты, а Ваши друзья,
ради Бога извините. но как войну прошел - другие ругательства как-то на ум
не приходят. Да и смятенье мое тогдашнее, поставив себя на мое место, я
думаю, Вы должны понять: так обмануть, так обвести - поймите. не во мне
дело; и Вы в полном праве приписать все моему уязвленному самоолюбию, но мне
не себя - их жалко было. Я не проповедую инфантильность как норму жизни,
хотя подобные воззрения. как Вы знаете, в нашем обществе успешно
культивируются - но то, что они сделали, было так не по-детски, на меня
повеяло такой неожиданной и неприятной их ранней взрослостью - что право,
такую акселерацию души я не приемлю.

Ни одной живой душе не проговориться? Это в пятьнадцать-то лет, в
шестнадцать, когда хоть у трезвых, хоть у пьяных, что на уме, то на языке, и
никак иначе?! Чего ж они в своей будущей жизни тогда натворят?

...Так мы и молчали в то утро, мысленно матеря друг друга и не стесняясь в
выражениях. Ничего желать я им не стал, сил не было. Подумал, правда: если
сейчас начнут врать - мол, документы пораньше забрали, потому что в турпоход
идем - ну, все, на месте прибью. Как у Симонова: "Где увидишь его - там
убей".

Да вот обошлось без жертв...

Еще раз ради всего святого - извините..."