"Р.Сафрански. Хайдеггер: германский мастер и его время " - читать интересную книгу автора

еще не нашел подходящей среды для реализации собственных спонтанных
побуждений и для которого поэтому "собственное "я"" других, посторонних ему
людей становится тягостным бременем. Если Хайдеггер мыслит "истину" как
нечто трудное, тяжелое, противящееся, то это есть отражение того
сопротивления, которое он ощущает со стороны внешней среды, "мирян", и
вопреки которому должен утверждать себя. Дома же эта истина веры перестает
быть обременительной и трудной. Рецензия на книгу Йоргенсена заканчивается
лирической хвалой чувству защищенности, даруемому католической родиной: "Он
(Йоргенсен. - Р. С.) видит в старых городах затененные эркеры, знакомые
изображения Мадонны на углах домов, слышит сонное бормотание фонтанов,
внимает меланхолическим народным напевам... Над его любимыми книгами словно
витает атмосфера немецкого июньского вечера, погруженного в мечтательное
молчание. Богоискательская и нашедшая удовлетворение тоска этого человека,
который только что обрел христианскую веру, по родине, вероятно, стала
мощным ферментом его искусства".
В описанном здесь мире католическая истина - у себя дома. Это мир,
неотличимо схожий с Мескирхом. Здесь вера еще является необходимой частью
жизненного уклада, и чтобы воспринять ее, не требуется ни
самососредоточения, ни самоотречения. Но когда человек со своей верой
попадает в чуждую среду, помочь ему могут только дисциплина и логика. В
таком случае перед любой верой разверзается пропасть. Как эту пропасть
преодолеть? Молодой Хайдеггер делает ставку на традицию и дисциплину.
Позднее он предпочтет решимость [1]. Еще позже - отрешенность [2].
1 В лекции 1931 г. "О сущности истины" (пер. 3. Н. Зайцевой) М.
Хайдеггер определяет это понятие так: "... философия как выяснение этой
истины находится в разладе с самой собой. Ее мышление - это спокойствие
кротости, которая не изменяет сущему в целом в его сокрытости. Ее мышление
может стать также решимостью, характеризующей строгость, которая не взрывает
укрытие, а принуждает беззащитную сущность выйти в простоту понятийного и
таким образом в ее собственную истину. В мягкой строгости и строгой мягкости
своего допущения бытия сущего как такового философия в целом становится
сомнением..." (Курсив мой. - Т. Б.) 2 В речи "Отрешенность" (Gelassenheit,
пер. А. Солодовникова), прочитанной им на праздновании юбилея композитора
Конрадина Крейцера в Мескирхе, 30 октября 1955 г., Хайдеггер объясняет, что
именно понимал под данным термином: "Отрешенность от вещей и открытость для
тайны взаимно принадлежны. Они предоставят нам возможность обитать в мире
совершенно иначе. Они обещают нам новую основу и почву для коренения, на
которой мы сможем стоять и выстоять в мире техники, уже не опасаясь его"
(Курсив мой. - Т. Б.).

48

Но в 1910 году Хайдеггер еще был уверен, что "сокровище истины",
бережно хранимое Церковью, - это дар, а не скопленное нами имущество,
которым мы могли бы свободно распоряжаться. Вера в это сокровище истины - не
просто чувство. Религия, основанная только на внутреннем переживании, как ее
толковал Шлейермахер [1], Брегу и его ученику Мартину Хайдеггеру казалась
уступкой современному субъективизму. Они видели в вере не сентиментальное
утешение, а обращенное к человеку жесткое требование. Неудивительно, что