"Эмилио Сальгари. Гибель Карфагена [И]" - читать интересную книгу автора

происходит. Но близость раскаленного чудовища, нестерпимый жар, струившийся
от его огромного тела, вывели ее из оцепенения. Она рванулась из крепко
державших ее рук жреца.
- Пощадите! - пронесся над площадью ее вопль, полный горя и ужаса.
- Нет, проклятая! - прошипел жрец, хищно лыбясь. - Молоху уже давно
не давали вражьей плоти, и ты доставишь ему это удовольствие!
Он еще даже не закончил свою фразу, как в толпе произошло
замешательство, и вслед за тем над площадью прогремел чей-то звучный,
повелительный голос:
- Фульвия! Вперед, друзья!
Какой-то человек невероятной силы вдруг ринулся на жрецов, отталкивая
их и прокладывая себе дорогу. Ничто, казалось, не могло противостоять его
ярости. Это был высокий и статный воин, смуглый, как нумидиец или
чистокровный финикиец. Он был при полных боевых доспехах, и в его стальной
мускулистой руке сверкал короткий обоюдоострый меч. На его призывный боевой
клич из толпы выделилось человек сорок или пятьдесят воинов, таких же
высоких, статных, как и он, также в доспехах и при оружии.
- Оставь эту девушку! - крикнул воин, отталкивая левой рукой
верховного жреца, а правой занося над его головой сверкающий меч. - Оставь
ее! Она моя!
- Что? Как ты посмел? - спросил жрец с негодованием, близким к
ярости.
- Да, я посмел отнять ее у этого бронзового чудовища!
- Кто ты, оскорбивший бога?
- Я тот сын Карфагена, что в бою у Тразименского озера спас жизнь
Ганнибалу! Я тот, чей меч не раз определял исход кровавых битв в пользу
Карфагена. Я завоевал половину Галлии. И в награду за это мое отечество
послало меня в Тир! - ответил воин полным негодования голосом.
- Твое имя, дерзкий? - спросил жрец воина.
- Потом узнаешь его, старец! Не сейчас. Отпусти римлянку или...
И он взмахнул мечом.
- Она - дочь наших врагов. Народ хочет ее смерти!
- Народ? Так пусть же знает народ, что, когда я, пронзенный вражеской
стрелой, лежал на берегу Тразименского озера, эта девушка подобрала меня --
живого среди мертвых - укрыла в своем доме, заботилась обо мне, как о
собственном брате, выходила меня!
- Но ее выбрали для приношения! Ты не посмеешь нарушить закон,
посягнуть на права Ваала-Молоха! - яростно завопил побледневший жрец. --
Римлянка обречена, и теперь уже ничто не может ее спасти!
- Я не признаю этого закона. Пусть Ваал-Молох сам нам скажет, какие у
него права. Но он молчит.
- Святотатец! Ты оскорбил грозного бога! Но он покарает тебя.
- Он? Пусть испепелит меня Ваал-Молох, если может! - вызывающе
засмеялся воин.
Немая, испуганная, ошеломленная толпа, казалось, затаила дыхание. Еще
никогда не приходилось ей слышать таких речей, и они навеяли ужас, внушили
ей растерянность.
А воин в блестящих латах с грозно сверкающим мечом стоял перед статуей
безобразного Молоха. И в самой его позе выражался дерзкий вызов Молоху,
мстительному, кровожадному, беспощадному древнему божеству финикийцев и