"Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Пошехонская старина " - читать интересную книгу автора

сразу же после реформы 1861 года. Он слишком "глубоко погряз в тине
крепостной уголовщины", чтобы понять смысл развертывавшихся перед его
глазами новых общественных отношений и приспособиться к ним. Рассказ об
"образцовом хозяине" заканчивается его предсмертным словом "У-мирать",
звучащим как приговор не только самому себе, но и всему своему классу.
Предводитель Струнников также разоряется после отмены крепостного права. Он
бежит от своих кредиторов в Западную Европу и превращается здесь в
ресторанного "гарсона". В этой, казалось бы, гротесковой метаморфозе
Салтыков проницательно предугадал грядущую судьбу ряда многих
представителей "первого в империи сословия". Немало русских дворян, не
принявших Октябрьской революции и оказавшихся на чужбине, в эмиграции,
закончили свою жизнь на разного рода служительских должностях у
западноевропейской и американской буржуазии.
Салтыков много говорит о гибельном воздействии крепостного права на
"господ". Он показывает, что психология и практика крепостного
рабовладельчества не могли не уродовать в людях их природные качества и
задатки. Но признание исторической и социальной обусловленности
(детерминизма) в поведении и поступках крепостных помещиков не освобождает
последних от критики и обличения.
"Пошехонской стариной" закончилась салтыковская летопись распада
российского дворянства. Начатая еще в "Губернских очерках", первой книге
писателя, она прошла в том или ином виде через все его произведения, вплоть
до предсмертного. Эта глубоко критическая летопись - художественная и
публицистическая - заполнила пробел о русском дворянстве в нашей
литературе, которые оставили Тургенев и Толстой и который не был (не мог
быть) устранен впоследствии и Буниным, несмотря на его "Суходол".
Еще большее впечатление, чем "галерея господ", производит "галерея
рабов" - серия "портретов" рембрандтовской глубины и силы. Люди крепостной
массы, "люди ярма", показаны сурово-реалистически, такими, какими они
были, - не просветленными и не очищенными "от тех посрамлений, которые
наслоили на них века подъяремной неволи...". Тут и придавленные до потери
человеческого образа дворовые слуги, чья жизнь, не освещенная лучом
сознания, "представляла собой как бы непрерывное и притом бессвязное
сновидение" (лакей Конон); и "рабы по убеждению", исповедовавшие особую
доктрину, согласно которой крепостная неволя есть временное испытание,
предоставленное лишь избранникам, которых за это ждет "вечное блаженство" в
будущем (Аннушка); и религиозные мечтатели, пытающиеся найти утешение от
ига рабства в своеобразном христианско-аскетическом мистицизме
(Сатир-скиталец); и жертвы "неистовых случайностей", которыми до краев было
переполнено крепостное право ("бессчастная Матренка"); и дворовые балагуры
и весельчаки, пробовавшие внести в мрак и безнадежность крепостной
повседневности свет улыбки, пытавшиеся хотя на миг "отшутиться" от
тяготевшего над ними ига, но получавшие и за такую форму протеста красную
шапку солдатчины (Ванька-Каин).
Над всем этим миром "господ" и "рабов" поднимается грозный "порядок
вещей" - целый огромный строй жизни, которому подчинено все. Не выдержавшая
помещичьего надругательства и покончившая с собой "бессчастная Матренка",
засеченная насмерть Улита, истязуемая Анфисой Порфирьевной дворовая девочка
не единичные примеры какой-то исключительной помещичьей жестокости. Это
привычный быт крепостного времени, картины его "повседневного ужаса".