"Юлий Самойлов. Хадж во имя дьявола " - читать интересную книгу автора

Я вспомнил большой четырехэтажный дом в Ташкенте. Дом был пуст, окна и
двери распахнуты, а стекла, в большинстве, выбиты. В доме ни души, только
мы.
Ночью поднимались по шаткой пожарной лестнице на огромный усыпанный
шлаком чердак.
В солнечном освещении, в стойкой и яркой зелени окраски, с белым
выпуклым орнаментом, разбросанным по всему фасаду, дом казался очень веселым
и красивым, а распахнутые окна даже придавали ему некую бесшабашность, как
бывает, если сдвинуть набекрень шляпу или выпустить чуб. Но это днем. Ночью
же дом был страшен... Окна жутко зияли черной пустотой, а обломки стекол
искрились зеленоватыми сполохами. И еще наводил ужас скрип открывающихся и
закрывающихся рам - ими играл ветер.
Нас было шестеро путешественников, старшему - четырнадцать, мне - почти
столько же, а остальные - двенадцати-тринадцати лет. Сначала был и седьмой -
малорослый смуглый татарчонок с очень красивым и печальным лицом. Ему было
лет пятнадцать. Однажды на базаре его избили, и он умер спустя двое суток в
больнице. Но об этом позже.
На чердаке мы спали потому, что там было много выходов, и можно было
быстро исчезнуть, когда происходили облавы, но это случалось редко - слишком
много было здесь бродяг, и милиции хватало работы без нас.
Рядом с нами, в соседнем отсеке, поселилась компания воров во главе с
сухоньким беззубым старичком со смешной кличкой дядя Ваня-Матаня. На вид
хилый и сморщенный, он имел странные глаза. Нет, они не были похожи на глаза
гиены, в них была какая-то твердость и уверенность. Казалось, что этот
человек знал и умел все. Он мог, например, запросто, не задерживая шага,
войти во двор, где на цепи хрипел от злобы огромный волкодав, как будто это
был какой-нибудь кролик, которого надо взять за уши. И вдруг волкодав
замолкал, поджимал хвост и, скуля, как щенок, тыкался носом в ноги, пока
дядя Ваня снимал с него цепь и чуть не волоком тащил к калитке, чтоб
выпустить на улицу.
Однажды я спросил его об этом. ОН усмехнулся, а сидящие рядом парни
загоготали.
- Я, конечно, вор, сынок... Плохая у меня профессия, но душа у меня
твердая. - Он вытащил из стоящего рядом кулька длинную макаронину и
продолжил: - Вот видишь, твердая, пока кипятком не обварят, а потом
становится похожей на дождевого червя. А вот если это, - он поднял с пола
старый заржавленный гвоздь, - его хоть кипятком шпарь, хоть вари, он все
равно твердый. Собака это все хорошо чует. - Потом, немножко помолчав,
добавил: - А воровать все же не надо, иначе - пропадешь.
- Вы же не пропали, - возразил я.
- А откуда ты знаешь, что не пропал? Руки-ноги есть, думаешь, что цел?
Нет, миленький... Но этого ты пока не поймешь, это и мужики матерые не
понимают, а я, хотя и понимаю, но уже поздно.
Днем мы, как молодые волчата, рыскали по садам, бахчам, базарам.
Главным из них был Алай-базар, средоточие всех чудес. Горы фруктов и
сладостей, дыни, арбузы, виноград, персики, стопки пышных и румяных лепешек,
горки морковной соломки для плова и колечки нарезанного лука, горки перца,
каких-то зерен приправ, пряностей. В стороне продавали густошерстных, с
тяжелыми курдюками баранов, верблюдов, птицу, быков и лошадей. А еще были
ножи: с закругленными лезвиями и тонкими рукоятками - узбекские; конические,