"Юлий Самойлов. Хадж во имя дьявола " - читать интересную книгу автора

с обложенными серебром рукоятями - туркменские, кривые - бухарские и многое,
многое другое...
В толпе ходили вечно пьяные старички-писари, которые могли написать
заявление, письмо, прочитать неграмотному, что нужно...
А рядом, в чайхане, шли бои перепелок - бидана. Маленькие свирепые
петушки бились насмерть. На них спорили, заключали пари. Здесь можно было
купить оружие: наган, маузер, застрявшие еще с гражданской; документы,
договориться о чем угодно.
А еще дальше-там, где торговали старыми подковами, замками, ключами и
другим неожиданным барахлом, были в ходу терьяк и анаша. В любой из
многочисленных подпольных чайхан можно было заказать все, что угодно.
Посвященных ждала увешанная кошмами глухая комната без окон, с закрытыми
наглухо дверями. Там в шандалах курили шарики с анашой или китайские
трубочки с опиумом. Позже я побывал в таких комнатах из чистого любопытства.
Ко мне ничего не приставало: ни русско-европейское блаженство, вытекающее из
горлышек бездонных бутылок, ни азиатское - обволакивающее дымом курилен.
Я хотел рассказать, что случилось с Аликом Танеевым - тем, седьмым. Его
поймали на базаре, когда он стащил с прилавка тюбетейку, а в ней - семь
рублей шестьдесят две копейки. Его начали бить... Особо старался краснорожий
бородатый молоканин, торговавший медом. Он топтался огромными сапогами на
тонких грязных ручонках, ломая кости. Воришку бы убили на месте, но в это
время как из-под земли возник милиционер в форме и со свистком.
Форма и свисток для людей Азии страшнее появления самого Иблиса, главы
дьяволов, и если еще карандаш и бумага...
- Семь рублей шестьдесят две копейки, - записал милиционер в протокол,
а толпа тряслась от страха: взял на карандаш!
Милиционер взглянул на краснорожего:
- А у тебя, милок, сапоги в крови. Членовредительство, а может, и
попытка к убийству. Он-то еще ребенок, ему дадут, скажем, год, а тебе
восемь - за истязание.
Молоканин попятился:
- Дык, он...
Но милиционер, не слушая, потащил визжащего как свинья торгаша в
отделение.
Милиционера знал весь базар. Это был знаменитый Полтора Ивана.
Огромный, как слон, и с виду грозный, он был довольно добродушным и очень
многого не замечал. Но если дело касалось самосуда или наркотиков, он
становился свирепым и беспощадным. Матаня, услышав о нем, одобрительно
сказал:
- Полуторка - чеснок, лапу не берет. - А потом, помолчав, еще раз
повторил: - Чеснок[2] .

Алик умер на исходе вторых суток, так и не приходя в сознание. С тех
пор во мне сохранилась неистребимая ненависть к торгашам. Торгаш - барыга,
сволочь, душа из него вон! Так нас осталось шестеро.
У одного - Пети из-под Воронежа - не было ни отца, ни матери. Их
раскулачили и сослали, а у сестры было своих трое. Петя был тщедушный и
пушистый как одуванчик. На груди у него висела складная иконка-тройничок.
Под вечер он раскрывал ее и, глядя серьезными голубыми глазами, долго
молился. Он любил поговорить о Боге, об ангелах, знал наизусть множество