"Шмиэл Сандлер. Мой любезный Веньямин" - читать интересную книгу автора

Теперь на одре смерти старик звал меня. Видно хотел перед кончиной
просить, чтобы я не забывал поливать цветы в палисаднике, но я ошибся:
- Уильям, - сказал умирающий, борясь с одышкой, - пусть все выйдут. Все,
все... - повторил он несколько раз, с трудом выговаривая слова. Зная, как
старик плох и, боясь, что любая мелочь может иметь для него печальные
последствия, я стал кричать на людей:
- Папрашу вас, господа, я очень вас папрашу!..
Я вытолкал всех соратников из комнаты. Один лишь племянник, придавленный
непосильным горем, в тягостном безмолвии остался сидеть у холодеющих ног
умирающего. Наполненные слезами глаза его выражали растерянность и скорбь.
"Дядь-я, дядя, - мямлил он, икая от затянувшегося плача, - дя-дья, и мне
выйти?.."
- Ух-хади!.. - с истерической ноткой в слабеющем голосе простонал ботаник.
Издав нечеловеческий вопль, племянник упал перед кроватью на колени и,
ломая руки, заорал:
- Нет, дядя Сеня, я не оставлю, я буду до конца... Буду!..
он орал с таким темпераментом, будто стоял на сцене театра, зрители
которого туги на ухо в результате заморского гриппа, давшего осложнения
на барабанные перепонки. Выдержать это кривляние ботаник не мог. Он
заметался, зашелся в кашле, кровавая пена выступила у него на губах.
Пришлось вмешаться мне:
- Освободите спальню, мужчина! - властно скомандовал я. Племянник не
шелохнулся.
- Я сказал освободите спальню!
Всхлипывая, племянник вытер платочком глаза, посмотрел на меня мутным
запоминающим взглядом и вышел из гостиной, тихо прикрыв за собой двери.
Я остался с умирающим. На благородном бледном лбу его выступил пот.
Зрачки глаз расширились. Посиневшими губами он прошептал мне что-то
невнятное. Я нагнулся к нему.
- Уильям, - едва слышно произнес старик.
- Да, дядя Сеня, я слышу.
- Цветок видишь на окне?
- Да, я вижу.
Глаза старика потускнели, дыхание вырывалось с шумом:
- Отнеси домой. - Старик показал на горшок с цветком.
- Хорошо. - Сказал я, взял этот злосчастный горшок с подоконника,
удивляясь прихоти старика. Право же чудак-человек, ему умирать теперь, а
он о каком-горшке печется.
- Уиллушка, - старик попытался приподняться, увы, безуспешно. Голова его
упала на подушку, пальцы в бессильном порыве теребили белую простынь, -
Уиллушка, - ласково позвал он снова, - береги...
- Вы про цветок, дядь Сень?
Старик закрыл глаза и вдруг произнес спокойно и без всякого напряжения:
- Под подушкой возьми бумаги, никому не отдавай... чтобы не случилось, не
отдавай.
- Не волнуйтесь, я никому не отдам, - пообещал я и вытащил из под подушки
пухлую папку с бумагами.
- Теперь иди, - тихо прошептал больной, - иди и помни о людях...
Лучистым добрым взглядом он проводил меня до дверей.
Я отнес горшок к себе на квартиру, теряясь в догадках - каких еще людей