"Жозе Сарамаго. Поднявшийся с земли " - читать интересную книгу автора

поливает, снизу ли мочит. Черт бы драл, снова проговорил мужчина:
человечество отводит душу этими словами, если не усвоило более благозвучных.
Укрыться негде и делать нечего: безропотно мокни, подставляй спину дождю.
Осел устал, едва плетется, и раньше чем через час до деревни не дойти, а
ведь скоро ночь. Одеяло - плохая защита от дождя, оно промокло насквозь,
набухло; что будет с одеждой в сундуках, с убогими пожитками, которые
прихватила с собой эта семья, решившая - нашлись, должно быть, на то
причины - переехать из одной латифундии в другую. Женщина поднимает голову к
небу - сколько уже веков пытаются крестьяне прочесть эту исполинскую
страницу, раскрытую над нашими го-ловами, - смотрит, не видно ли просвета,
но нет, еще чернее стало небо, словно следующий день не наступит никогда.
Телега двинулась вперед, лавирует в этом потопе, как корабль - все ведь
попадает! - кажется, что мужчина лупит осла, просто срывая на нем злость, но
нет, он спешит к тому вон дубу, там они укроются. И вот уже мужчина, телега
и осел под дубом, а женщина еще только шлепает по грязи, бежать нельзя:
проснется ребенок. Так уж устроен наш мир: что одному беда, другому - звук
пустой, хотя никого нет сыну ближе матери.
Под дубом мужчина нетерпеливо машет ей - сразу видно, не носил дитя на
руках, лучше натянул бы веревки потуже: от такого галопа наверняка
развязались узлы, того и гляди, все свалится с телеги, пропадет и та
малость, что у нас осталась. Здесь льет не так сильно, но с листьев то и
дело срываются тяжелые капли; это тебе не апельсиновое дерево, у которого
такие широкие, такие раскидистые ветви, - тут стоишь, как под дырявым
навесом, не знаешь, как повернуться, и хорошо еще, что нашлось не терпящее
отсрочки дело: заплакал ребенок, надо расстегнуть платье, дать ему грудь, а
молока-то уже мало, только и хватит голод обмануть. Смолкает крик, и мир
снисходит на мать и сына, стоящих в неумолчном шуме дождя под деревом, а
отец тем временем ходит вокруг телеги, развязывает и снова затягивает узлы,
коленом упирается в тюки, чтобы натянуть веревки, а осел тем временем зло
прядает ушами, смотрит на выбоины, залитые водой, на раскисшую дорогу. Почти
что дошли, а тут этот дождь, сказал мужчина с безнадежной, тихой злостью; не
сердитесь, дождь скоро кончится, говорит рассказчик, который снимает с себя
всякую ответственность за непогоду. В путнике просыпается отцовское чувство,
он спрашивает: Ну, как он? подходит ближе, заглядывает под шаль - мужу
можно, - но женщина с такой поспешностью стыдливо запахивается, что он и сам
теперь не знает: сына ему хотелось увидеть или грудь жены. И все же в теплом
сумраке, в душистой полутьме смятой одежды он различает глядящие на него из
этого сокровенного нутра синие глаза сына - дитя, наверно, чувствует себя
чужеземцем среди темноглазых, кареглазых людей, - он помнит пот удивительно
ясный и строгий взгляд, которым младенец следил за ним из колыбели, словно
спрашивая: В какой это семье привел мне Бог родиться?
Грузная туча светлеет, слабеет натиск дождя. Мужчина вышел на дорогу,
вгляделся в небеса, посмотрел поочередно на четыре стороны света и сказал
жене: Идти пора, не до ночи же нам тут сидеть, а женщина ответила: Идем. Она
вытащила сосок изо рта младенца, он впустую почмокал губами, вроде бы
собрался заплакать, нет, передумал, потерся щекой об уже опустевшую грудь,
вздохнул и заснул. Это был тихий ребенок, не крикун, не плакса - жалел,
видно, мать.
Теперь они шли рядом: они уже привыкли к дождю и до того вымокли, что
не согласились бы передохнуть ни на каком самом расчудесном сеновале - лишь