"Жозе Сарамаго. Каменный плот " - читать интересную книгу автора

говорить они должны от лица самих себя, а это одинаково трудно и тому, кто
сию минуту появился из чрева матери, и тому, кто только что улегся во чрево
земли. Не стоит и добавлять даже, что у любого хватит резонов считать себя
причиной всего и вся - и тех странных явлений, о которых мы намереваемся
рассказать, равно как и иных, где от нас якобы целиком и полностью зависит,
будет ли мир функционировать исправно, а потому очень хотелось бы узнать,
каков был бы он, мир этот, без людей и без событий, ими и только ими
вызываемых, но лучше, право, и не представлять себе такое, не то совсем
одуреешь, хватит и того, чтобы выжили всякие мелкие зверьки и насекомые,
вот и будет мир муравья и мир стрекозы, они не отдергивают занавеску, не
глядятся в зеркало. А конечная и великая истина состоит в том, что мир не
может быть мертвым.
А Педро Орсе, набравшись отваги, сказал бы, что земля затряслась
оттого, что он - пусть это самонадеянное предположение остается на его, ну
и отчасти на нашей совести - топнул по ней ногами, поднимаясь со стула, ибо
мы слегка сомневаемся, что если каждый человек оставляет в мире след своего
присутствия, то Педро Орсе, заявивший: Встал я, и земля затряслась, оставил
именно такой след. Интересное такое землетрясение, которого никто вроде бы
и не заметил, и даже теперь, по прошествии двух минут, когда волна уже
доплеснула до берега, и Жоакин Сесса сказал себе: Расскажи я об этом, мне
не поверят, земля продолжала содрогаться, как дрожит струна, уже не издавая
никакого звука, и содрогание это Педро Орсе ощущает ступнями, и продолжает
ощущать, выйдя из аптеки на улицу, а вокруг никто ничего не замечает, ну, в
точности как говорят, глядя в ночное небо: Ах, как ярко блещет вон та
звезда, - и никому невдомек, что звезда погасла за миллионы лет до того,
как говорящий произнес эти слова, а дети его и внуки будут, бедняги,
повторять их, восхищенно называя мертвое живым, и заблуждение это относится
не к одной только науке астрономии. Но в нашем случае все наоборот: люди
поклялись бы, что земная твердь неколебима как прежде, и один лишь Педро
Орсе уверен, что она ходит ходуном, и хорошо еще, что он промолчал, не
бросился бежать в испуге, ибо стены не вздрогнули, люстра не качнулась, а
осталась висеть ровно и строго перпендикулярно к земле, обитатели птичьего
двора, первыми поднимающие тревогу, продолжали спокойно спать, сунув голову
под крыло, и самописец сейсмографа по-прежнему вычерчивал на листе
миллиметровки безупречную горизонталь.
На следующее утро некий путник пересекал невозделанную пустошь,
заросшую кустарником и всякими болотными дикими травами, шел по дорожкам и
тропинкам, петлявшим меж деревьев, прекрасными и высокими, как имена,
которые они носят - тополя и ясени - огибал заросли колючего чертополоха,
пахнущим так по-африкански, и нигде бы не нашел он себе одиночества полнее,
и неба - выше, неба, где с неслышным отсюда щебетом летела, сопровождая
его, стая скворцов, да не стая, а целая туча, огромная и темная, наподобие
грозовой. Он останавливался - и скворцы начинали кружиться над головой или
же шумно рассаживались по деревьям, скрывались в трепещущей листве, и крона
оглашалась пронзительными и неистовыми криками, будто там, внутри, кипела
ожесточенная схватка. Делал следующий шаг Жозе Анайсо - ибо именно так
звали его - и скворцы все разом, дружно - фр-р-р-р - срывались следом. Если
бы мы не знали, кто такой Жозе Анайсо, и принялись угадывать, то сказали
бы, пожалуй, что он орнитолог или что, как змея, наделен властью и умением
завораживать птиц, тогда как сам он не менее нас недоумевал по поводу