"Бенедикт Сарнов. Случай Эренбурга" - читать интересную книгу автора

Каждый случай неповторимо индивидуален. Но в основе каждого - своя
драма. Иными словами, каждая из этих судеб представляет свой вариант, свой
случай преждевременной и противоестественной гибели художника..."
Кроме "Случая Мадельштама" и "Случая Зощенко" я собирался рассмотреть
еще несколько таких "случаев": "Случай Маяковского", "Случай Василия
Гроссмана". Где-то вдалеке маячил замысел "Случая Эренбурга". Для этого
последнего у меня было даже уже припасено заглавие: "У времени в плену". И
стоять этот "Случай" по моему замыслу должен был рядом с "Заложником
вечности" ("Случаем Мандельштама"), образуя как бы некий диптих,
озаглавленный разбитой надвое строкой Пастернака: "Ты вечности заложник у
времени в плену".
Но все эти мои замыслы остались нереализованными: началась
"перестройка", развалился Советский Союз, почила в бозе советская цензура.
Писание "в стол" стало делом вполне бессмысленным.
Я мог бы, конечно, продолжать писать эти свои "случаи" уже не в стол, а
лелея надежду опубликовать их. Но открывшиеся новые возможности повлекли
меня совсем в другую сторону, и, по правде говоря, я был уверен, что ни один
из этих задуманных мною "случаев" так никогда уже и не будет реализован.
Но в последние годы я затеял писать мемуары (если не сейчас, то когда
же?) и, вспоминая о разных замечательных людях, с которыми меня сводила
судьба, не мог обойти Эренбурга.
Воспоминаниям об Эренбурге я решил посвятить целую главу - мне было что
о нем вспомнить. Глава эта все разрасталась, вбирая в себя не только истории
моих - не таких уж многочисленных - встреч с Ильей Григорьевичем, но и
разные мои размышления о нем, и многое другое, что меня с ним связывало. И
вот в один прекрасный день я увидел, что это уже не глава, а - книга. Тот
самый "Случай Эренбурга", который я когда-то собирался написать, да так и не
написал, и был уверен, что никогда уже не напишу.

***

Однажды я написал, что в самой ранней моей юности, еще даже до того как
я сделал самые первые, робкие свои шаги в литературе, вокруг меня была
пустыня. И в этой пустыне - один, как одинокий зуб в выбитой челюсти, -
торчал Эренбург. И именно он научил меня всему, что я знаю. Даже судить
Эренбурга, разоблачать Эренбурга, презирать Эренбурга (а по юношескому моему
максимализму бывало и такое) тоже научил меня он, Эренбург.
Мысль странноватая. Ведь в пору моей юности еще были живы Зощенко,
Платонов, Пастернак, Ахматова... Почему же я выбрал себе именно этот, далеко
не самый надежный ориентир?
Ответить можно было бы просто: кто его знает, почему? Так случилось.
Ответ этот был бы правдив. Но - неполон.

***

Однажды (если память не изменяет, в конце 60-х) мы с женой оказались в
Коктебеле вместе с Вениамином Александровичем Кавериным. Познакомились,
общались, разговаривали. Вениамин Александрович в общении с нами был так
прост, естественен и откровенен, что жена моя в одном таком разговоре
ляпнула, что всех современных писателей делит на две категории. Одних