"Бенедикт Сарнов. Сталин и писатели (Книга вторая)" - читать интересную книгу автора

быть, даже и не слегка - беллетризовал ее. (Как Юлий Ким рассказанную ему
Эйдельманом.) Но подлинность самого факта сомнений не вызывает. На сей счет
у нас имеется подтверждение главного героя этой драматической коллизии:

Постановка первого варианта "Петра" во 2-м МХАТе была встречена
РАППом в штыки, и ее спас товарищ Сталин, тогда еще, в 1929 году, давший
правильную историческую установку петровской эпохе.

(А.Н. Толстой. Автобиография)

Реплика Алексея Николаевича насчет того, что пьеса была встречена
РАППом в штыки, дает весьма бледное представление о той бешеной злобе, с
какой говорили и писали об этой его пьесе рапповские "неистовые ревнители".
Приведу лишь несколько строк из статьи рапповского критика И. Бачелиса,
появившейся в те дни в "Комсомольской правде". Статья называлась: "Для чего
сие?":

Пьеса А.Н. Толстого - бывшего графа - вчерашнего певца
разорившегося дворянства, до последнего времени числившегося в рядах
мелкобуржуазных попутчиков, злобная, бешеная вылазка классового врага,
прикрытая искусной маской "историчности"... искусно замаскированная
контрреволюционная вылазка, во много раз более активная, чем "Дни Турбиных"
или "Багровый остров".

(Ю.А. Крестинский. А.Н. Толстой. Жизнь и творчество. М. 1960.
Стр. 182)

В таком же духе и, надо полагать, в тех же выражениях собирались
высказываться и пришедшие на ту премьеру толстовской пьесы "красные
профессора".
Иванов-Разумник, беллетризуя свой рассказ об этом обсуждении,
подчеркивает и даже выпячивает, выводит на первый план одну, как ему,
видимо, представляется, главную смысловую сторону излагаемого им сюжета:
сервильность, угодливость "красных профессоров", лакейскую их готовность
"поменять пластинку", с пафосом прославлять то, что только что проклинали, и
с тем же пафосом проклясть то, что только что славили.
Он расцвечивает эту тему все новыми и новыми подробностями:

...вихрь землетрясения, буря оваций и крики: "Да здравствует
товарищ Сталин!"
Волной этого землетрясения был начисто смыт с кафедры толстый
"красный профессор" - исчез неведомо куда, забыв даже свой толстый желтый
портфель у подножия кафедры. (Берсенев потом рассказывал, что портфель этот
три дня лежал в конторе театра, пока за ним не явились от имени толстого
"красного профессора".)
Его сменил на кафедре новый, двенадцатый оратор, очередной
"красный профессор", который начал свою речь примерно так: "Товарищи! Слова
бессильны передать то чувство глубочайшего возмущения, с которым я прослушал
речи всех предыдущих ораторов. Как! Отрицательно относиться к замечательной
прослушанной и виденной нами сегодня пьесе, о которой товарищ Сталин так