"Бенедикт Сарнов. Сталин и писатели (Книга вторая)" - читать интересную книгу автора

же, которые были ему предъявлены шесть лет спустя по поводу "Богатырей". Так
что Гронский не случайно связал в своей памяти реакцию Сталина на пьесу А.Н.
Толстого "На дыбе" с его реакцией на Демьяновых "Богатырей".
Идеологическая уязвимость пьесы А.Н. Толстого, как представлялось
Гронскому, была того же свойства, что идейные пороки стихотворных фельетонов
и "Богатырей" Демьяна Бедного. Но А.Н. Толстого Сталин почему-то пощадил, а
Демьяна стер в порошок. Сделал он это, как полагает Гронский, исключительно
по личным мотивам: "Сталин был заинтересован, чтобы окончательно "задвинуть"
Бедного".
Такой личный мотив, как мы знаем, у Сталина действительно был. Но
главная причина разгрома, которому подвергся Демьян - и в 1930-м, и в
1936-м, - так же, как главная причина неожиданной реакции Сталина на пьесу
А.Н. Толстого "На дыбе", заключалась в другом.
Это было начало того идеологического "поворота всем вдруг", который
завершился, во всяком случае, окончательно оформился уже в годы войны -
роспуском Коминтерна, сменой государственного гимна (вместо "Никто не даст
нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой..." - "Нас вырастил Сталин на
верность народу..."), тостом Сталина "За великий русский народ" и многими
другими - большими и малыми - знаками кардинальной смены идеологической
парадигмы. Армии вернули погоны. Наркомы стали министрами. В школах было
введено раздельное обучение и даже введена для школьников форма старых
русских гимназий. Слегка укротили воинствующих безбожников и вернули
кое-какие права Церкви.
Эстетическим идеалом Сталина был фасад Российской империи: старая
русская военная форма с погонами, деньги, похожие на царские трешки и
пятерки, "царский" портрет генералиссимуса на здании Моссовета (левая нога
на полшага впереди правой, в левой руке перчатки)...
Полностью реализовать этот свой политический и эстетический идеал
Сталину позволила война, сразу названная и ставшая Отечественной. Все
понимали, что за колхозы, за сталинский социализм никто умирать не станет.
Иное дело - за Родину, за Россию...
Никого поэтому не удивило и не шокировало обращение Сталина к "теням
наших великих предков" - Суворова и Кутузова, Минина и Пожарского, Дмитрия
Донского и Александра Невского.
Никого не шокировало даже то, что наряду с этими великими тенями нас
по-прежнему осеняли другие тени - тени великих бунтарей и революционеров.
Советский идеологический иконостас долго еще являл собой весьма
странное зрелище: рядом с Суворовым и Кутузовым на нем красовались
изображения предводителей крестьянских бунтов и восстаний - Степана Разина,
Ивана Болотникова, Емельяна Пугачева. И мало кому при этом приходило в
голову, что плененного Пугачева привез в Москву в железной клетке не кто
иной, как вот этот самый Суворов.
Такую же дикую смесь разных, трудносовместимых идеологических парадигм
являла собой эстетика советских исторических фильмов. Достаточно вспомнить
только один из них, самый популярный в предвоенные годы - "Александр
Невский":

Можно было бы до мельчайших подробностей, до ничтожных деталей
пейзажа, жестов второстепенных лиц и складок одежды, до последнего такта
великолепной музыки Прокофьева проследить, каким образом слово и буква