"Розмэри Сатклифф. Меч на закате (художественно-историческая проза)" - читать интересную книгу автора

овчинной шапки.
- Если я уеду, чтобы стать твоим объездчиком на равнинных
пастбищах, то кто примет бразды правления здесь и будет
присматривать за теми замечательными новыми учебными выгонами,
которые ты собираешься устроить?
- Альгерит, твой сын, - ответил я. - Ты же знаешь, что
он так и так возьмет власть в свои руки, когда ты состаришься.
- Сердце подсказывает мне, что я уже начинаю стареть -
что я слишком стар для того, чтобы с корнями оторваться от гор,
которые видели мое рождение.
- Как знаешь, - сказал я. - Выбирать тебе.
И оставил его на этом. Мне казалось, что в конце концов он
все же поедет; но я не мог поступить так, как поступил бы
раньше, - схватить его за плечи и трясти, со смехом и
угрозами, пока не вырвал бы у него обещание; причиной этому
была отчужденность, вставшая между мной и моим собственным
миром; и я знал, что Ханно чувствовал эту отчужденность, этот
барьер, так же остро, как и я сам.
Юный Флавиан, сын Аквилы и мой оруженосец, был погружен в
спор с одним из табунщиков. Я видел белый шрам на его виске,
оставшийся после того, как он в детстве упал с лошади, и
заметный под темной прядью волос, которую поднимал ночной
ветер; видел страстный блеск его глаз, когда он, что-то
доказывая, чертил пальцем по ладони, и коричневое, обветренное
лицо табунщика, который так же пылко отвергал это
доказательство, каким бы оно ни было. Я видел, как Овэйн и
Фульвий, выросшие вместе со мной и знавшие эти холмы так же
хорошо, как и я, передают друг другу кувшин с пивом; и
спрашивал себя, чувствуют ли они, подобно мне, что родной дом
встретил их отчужденностью. я видел, как Берик перебрасывает с
руки на руку покрытую жиром баранью бабку, лениво провожая ее
взглядом - так человек, играющий сам с собой в кости, следит
за тем, что на них выпадет. Я видел суровые, с привыкшими
смотреть вдаль глазами лица табунщиков, по большей части
знакомые мне почти так же хорошо, как лица моих Товарищей. Я
чувствовал под пальцами жесткую шерсть на загривке Кабаля и его
мягкие, стоящие торчком уши; я прислушивался к перекликающимся
в темноте кроншнепам и пытался вернуть себе знакомые образы,
чтобы защититься от безысходного отчаяния, нахлынувшего на меня
неизвестно откуда и без всяких видимых причин.
Вскоре кто-то потребовал музыку, и один из табунщиков -
мальчик с гладким оливковым лицом и бородавками на руках -
вытащил сделанную из бузины дудку и начал играть, сначала тихо
и мягко, как блуждающий ветерок, потом бойко и весело, как
оляпка, связывая одну тему с другой короткими переходами и
трелями; а люди, сидящие вокруг костра, время от времени
подхватывали мотив или замолкали, чтобы послушать. Hекоторые из
этих мелодий были рабочими песнями или старинными напевами,
которые все мы слышали раньше; другие, думаю, он сложил сам из
обрывков той музыки, что звучала у него в голове. Hезатейливый