"Розмэри Сатклифф. Меч на закате (художественно-историческая проза)" - читать интересную книгу автора

другой берег Узкого Моря, и снова на юг вдоль всей Галлии к
конским ярмаркам Септимании; стоило мне вступить на эту дорогу,
и одному Богу ведомо, когда я смог бы снова побродить по своим
родным холмам. При первом холодном свете утра я оставил мой
маленький отряд заниматься своими делами, а сам сунул за пазуху
туники корку ржаного хлеба и вместе с прыгающим впереди
Кабалем, которому не терпелось начать этот день, отправился в
горы, как делал, когда был мальчишкой, еще до того, как
Амброзий повел свое войско в долины, чтобы изгнать оттуда
саксонские орды и захватить столицу своего отца; в те дни,
когда Арфон все еще был моим миром, а мир - единым и
нераздельным.
У входа в долину отвесным белым каскадом срывался вниз
поток; ольха уступила здесь место рябине и дикой черешне. День
набирал силу; склоны холмов еще лежали в тени, но свет внезапно
стал трепещущим, будто птичья песнь. Я отвернул в сторону от
водопада и начал карабкаться вверх по открытому склону; Кабаль
скачками несся впереди, точно длинные пучки шерсти у него на
лапах были крыльями. Когда я оглянулся, то увидел, что вся
огромная долина Hант Ффранкона расстилается внизу, зеленая под
серыми, и голубыми, и красновато-коричневыми горами. Я мог
различить изгиб реки, покрытый рыжеватой дымкой зардевшихся от
весеннего солнца кустов ольхи, и сбившиеся в кучку хижины, где
мы провели ночь, и рассыпанные по всей долине темные точки
пасущихся табунов. Потом я повернулся к долине спиной и
продолжил подъем в уединение горных вершин, в мир, который был
очень старым и очень пустым, в котором звуком был крик зеленой
ржанки и посвистывание слабого ветерка в серовато-коричневой
траве, а движением - скользящие от холма к холму тени бегущих
облаков.
Я шел довольно долго, все время поверху, так что белый
гребень Ир Виддфы постоянно вздымался над отрогами гор на
севере; и ближе к вечеру оказался на вершине горного хребта,
где выступ черных, как скворцы, скал, ободранных с наветренной
стороны бурями, образовывал преграду, за которой можно было
укрыться от ветра и немного согреться. Это было хорошее место
для привала, и я устроился там со своей коркой хлеба. Кабаль,
вздохнув, улегся рядом со мной и принялся наблюдать за тем, как
я жую. Hа расстоянии вытянутой руки от меня, в скальной
расщелине, рос небольшой горный цветок, звездочка с лепестками
такого же царственного пурпура, что и аметист в эфесе моего
меча, торчащая над подушкой из волосатых листьев; и на всем
этом просторе горного склона, раскинувшегося передо мной на
милю в ширину, ничто не нарушало моего одиночества, если не
считать овечьего скелета, дочиста обклеванного чернокрылыми
чайками. Я доел темный, с ореховым привкусом хлеб, бросив
последний кусок поджидавшему этого Кабалю, и не стал сразу же
торопиться дальше, а остался сидеть, обхватив руками поднятые
колени и проникаясь этой высокой уединенностью. Меня всегда
пугало одиночество, но в те дни я боялся не просто оставаться