"Аркадий Савеличев. Последний гетман (Сподвижники и фавориты) " - читать интересную книгу автора

Государыня сама с серебряного подноса взяла:
- А ты кушай, кушай, Кирила. Нешто, еще пришлют. Не Людовик, так Карла
австрийский. Подхалюзники!
Кирилка за эти придворные месяца многое познал. Уже не в диковинку
слышать свойские разговоры про Людвиков пятнадцатых... или там двадцатых,
про Карлу или там Августа... гы-гы!... имя какое-то бабское!... Даже грозно
поднятый пальчик на прусского Фридриха - и тот видывал. Но - молчал. Помнил
наказы старшего брата: "Больше слухай, галушник, меньше брехай. Да
по-хохлацки не гыкай. Не гыкать мне!..." Хотя сам-то? Но ведь не будешь
спорить, мотаешь кудлатой головой, как вот и сейчас, пониже да повежливее.
Пойми их обоих! С братом - ладно, а с Государыней?.. У нее когда как - смех
и грех вперемежку. Видно, какая-то кошка меж ней и Алексеем пробежала - в
укор младшенького по вихрам гладила, приговаривая:
- Тож надо хорошо постричь да паричок сладить. Неча хохлацкими кудлами
трясти. Князья да герцоги кругом, ты что - хуже?
Брат Алексей марку свою держал, согревшееся токайское потягивал,
молчал. У Елизаветы тоже характер - разговоры вела с младшим братом.
Ласковенько и убаюкивающе.
В какое-то время брат старший, обычно поглядывавший на младшего - не
ляпнул бы чего лишнего! - тихомудрый Алексей задремал под токайское.
Проснулся от громкого вскрика:
- Повтори!
Невелик царедворец - еще не научился понимать, что после такого
голосового всплеска прикуси до крови язычину да и дыхание затаи! Так нет же,
действительно принялся повторять:
- Царям да королям, хоть англицким, хоть французским, конечно, несладко
приходится, но с чего же они злуются на слуг своих верных? Вот я сей день
совместно со своим учителем "Куранты" штудировал, как раз времен Петра
Алексеевича. Умишком своим махоньким уразумел, за что он поверг на пытки и
смерть наследника своего, Алексеюшку. Ладно, дело отцовское, да и понятное:
не шел сынок по стопам отца. Но как прочитал, что он, возвернувшись из
похода, казнил смертью лютой своего истинно верноподданного Вилима Монса -
так и в ужас впал. Гнев-то великий - с чего явился? Не осмыслить мне такие
деянья...
Старший брат окончательно проснулся, когда Елизавета топнула тожкой:
- Вот повелю и тебя, как Монса!... Прочь, неуч хохлацкий!
Кирилка в слезах нешуточных выскочил за дверь. Где ему, прильнувшему к
трону из-за спины старшего брата, было знать, что матушка Елизаветы - о, не
безгрешница Екатерина! - любовью тешилась с этим самым Монсом, управителем
ее личных имений, пока Петр на саблю брал шведские города. В домах
старобоярских, у всех этих Долгоруких, Нарышкиных, Голицыных, да и у новых,
вроде Шереметевых, до сих пор по углам запечным похихикивают: да полноте,
может, и сама-то Елизаветушка от Монса... Когда воителю было заниматься
любвеобильной Екатериной! Денщика Бутурлина - и того шуганул, за единое
подозрение, в Казань, с глаз долой. Фридрих Прусский - он слухи эти охотно
по Европе распускал; бают, даже сказанул: "Баба-девка на российском троне -
что с них взять!"
Уж если новоиспеченный камергер Разумовский слыхивал такие шепотки, под
хмельком особливо, - как было не слышать дочери Петра? От разных юродивых и
приживальщиц хотя бы? На каждый роток не накинешь платок - разве вместе с