"Иван Щеголихин. Не жалею, не зову, не плачу... (Роман)" - читать интересную книгу автора

не мог сесть за баланду, не помыв руки, долго не мог жевать хлеб, не
почистив зубы два раза в день, утром и вечером. У него и папа музыкант, и
мама музыкантша, и все его предки музыканты и композиторы. Стасика до сих
пор тошнит, и потому он, получая посылки из дома, сразу меняет всё на
пол-литра. Сегодня он снова пришёл с бригадой поддатый, ему дали семь суток
Шизо с выводом. А вместе с ним повели в кандей Толика. Елду из блатных. У
него на головке члена бородавка с фасолину, она зудится и требует педераста.
Невеселое завтра будет похмелье у Стасика Забежанского.
А Саша-конвоир поёт, наслаждается. Мороз трещит, снег повизгивает под
ногами. Сашу мотает из стороны в сторону, я его держу, но соло его идет без
антракта. Осталось уже метров двести, прожектора совсем близко, видна в
позёмке оранжевая вахта. Уморил меня этот битюг, называется, он нас
конвоирует. А Пульников чикиляет сбоку и советы даёт: надо бы ему морду
снегом натереть, привести в божеский вид, а то неизвестно, какой дежурняк на
вахте, Сашу могут на губу, а нас в Шизо.
"Встрепенись, краснопёрый, эй, соколик! Да он совсем коченеет,
три ему уши, Женя!" Бросить бы его ко всем чертям, пусть лежит, а самим на
вахту - заберите своего служивого. Но это юмор. Натер я ему уши, щёки без
церемоний, он оклемался вроде, петь перестал, и пошёл уже своими ногами. А
зона совсем близко, сияет, как самое светлое место на земле. Да будет свет,
приказал Бог, и стал свет. "И увидел Бог, что это хорошо!" Ха-ха! Чистилище
наше огороженное, богомерзкое, век бы тебя не видеть, но мы спешим туда,
торопимся, будто в дом родной.
"Женя-а! Мне пятьдесят шесть дней осталось! - кричит Пульников. - Женя,
я всех люблю. И мусора этого тоже, - Пульников изо всех сил мутузит конвоира
по спине. - Как выйду, мечту исполню!" Вся Хакасия уже знает про его мечту -
взять свободно бутылку водки, поставить её на стол, и чтобы все видели, она
в бутылке, не в грелке, не в заначке, и Пульникову ничего не грозит. Рядом
гранёный стакан поставить, и чтобы ни одна сука не запретила Пульникову
держать всё на столе круглые сутки и днём, и ночью. Пусть он не будет пить,
но всё равно должна бутылка стоять и доказывать его свободу, такая вот у
хирурга мечта. А мне осталось... Не дней и даже не месяцев. И лет мне
осталось не один, не два. И не три-четыре. Но сейчас я тоже вместе с
Пульниковым всех люблю.
Добрели, дошли, дотащились. Саша вдруг встал столбом и - где пистолет?
Мы его хлоп-хлоп по кобуре - пусто. Тут самый момент сказать: мы похолодели,
весь наш кумар как ветром сдуло, ни водки не было, ни пельменей. "Женя, мне
пятьдесят шесть дней", - плачуще сказал Пульников. Сейчас никто в мире не
угадает, что нас ждёт, если мы подведём к вахте пьяного конвоира, и он
заявит, оправдываясь, что мы похитили пистолет. Ничего ему не остаётся, как
состряпать рапорт, что мы, зека такие-то, напоили его с целью завладеть
оружием. Не шапка пропала, не пайка, не кайло, пистолет ТТ с полной обоймой,
и тут всего можно ожидать - и побега, и террора и даже вооруженного
восстания. Завтра явится Кум из Первой хаты, и начнёт мотать нам новое дело,
очень даже легко. А Пульников считает дни, часы и минуты до глотка свободы.
Надо брать власть, и притом немедленно. "Пошли обратно! - скомандовал
я. - Будем искать следы".
"Следы". Мы же не просто шли, мы пьяного волокли и не следили за
путём-дорогой. Да и позёмка крутит-вертит, какие могут быть следы?! Потеряй
станковый пулемёт, его тут же заметёт снегом. Если бы мы шли по ровному