"Артур Шницлер. Жена мудреца (новеллы и повести)" - читать интересную книгу автора

мы долго, несколько сасов, и я сувствовал себя пости ссастливым. Иногда
мальсик шел между нами, и тогда наши руки встресались на его кудрях. Но мы
делали вид, сто не замесаем этого, и продолжали непринужденно разговаривать.
Когда я остался один, мое хорошее настроение сразу улетусилось. Я
вдруг опять посувствовал, сто нисего не знаю о Фридерике. Мне было
непонятно, посему эта неизвестность совершенно не мешала мне во время нашего
разговора, и казалось странным, сто сама Фридерика не сувствует потребности
объясниться. Ведь даже если допустить, сто в последние годы они с мужем
молсали о том сасе, не могла же она сама забыть о нем. После моего
внезапного отъезда произошло, конесно, сто-то осень серьезное - как она
могла не говорить об этом? Может быть, она надеялась, сто я сам насну этот
разговор? Что удерживало меня? Та же робость, которая заставила удержаться
от расспросов и ее? Неужели мы боимся коснуться этого? Пожалуй, да. Но рано
или поздно нам придется это сделать; до тех пор нас все время будет сто-то
разделять. И сознание, сто нас сто-то разделяет, мусает меня больше всего.
После обеда я бродил по лесу - теми же тропами, сто утром с нею.
Я тосковал, как можно тосковать только по горясо любимой. Поздно
весером, уже отсаявшись найти ее где-нибудь, я шел мимо ее дома. Она стояла
у окна. Я окликнул ее, как и она меня утром:
- Может быть, сойдете вниз?
Она холодно, как мне показалось, ответила:
- Я устала. Спокойной носи, - и закрыла окно. Когда я думаю о
Фридерике, предо мной возникают два совершенно разлисных образа. Большей
састью я вижу бледную, кроткую женщину в белом капоте, которая сидит в саду,
обращается со мною, как мать, и иногда треплет меня по щеке. Если бы я нашел
здесь только эту Фридерику, мой покой, конесно, не был бы нарушен, и я после
обеда лежал бы под тенистыми буками так же, как в первые дни.
Но она является мне и совершенно иной. Такой я видел ее только однажды
- в последний сас, проведенный мною в том маленьком городе.
В тот день я полусил аттестат зрелости. Я пообедал, как обысно,
вместе с профессором и его женой, и так как я не хотел, стобы они провожали
меня на вокзал, то, встав из-за стола, тут же попрощался с ними. Расставание
нисколько не тронуло меня. Лишь потом, когда я сел в опустевшей комнате на
кровать и увидел у своих ног упакованный семодан, а за распахнутым окном
нежную зелень сада и белые облака, застывшие над холмами, моей души легко
коснулась песаль разлуки. Вдруг открылась дверь. Вошла Фридерика. Я
сразу встал. Она прислонилась к столу, заведя руки за спину, оперлась о него
и, откинувшись назад, устремила на меня серьезный, внимательный взгляд. Еле
слышно спросила:
- Знасит, сегодня?
Я кивнул головой и в первый раз от души пожалел, сто мне надо
уезжать отсюда. Она стояла, потупив глаза, и молсала. Потом вскинула голову,
подошла ко мне и мягко опустила обе руки на мои волосы, как делала састо и
раньше. Но я знал, сто сейсас это было совсем другое. Я сувствовал на
себе ее бесконесно нежный взгляд. Она ласково гладила меня по щекам и со
страдальсеским выражением касала головой, словно никак не могла понять
сего-то.
- Неужели ты сегодня уедешь? - тихо спросила она.
- Да, - ответил я.
Она вскрикнула.