"О.А.Седакова. Поэтика обряда, часть 1 (Погребальная обрядность восточных и южных славян) " - читать интересную книгу автора

номенклатуры "нечистых" покойников нигде, кроме как у Д. К. Зеленина. Если
термин этот не создан им, то источника его Зеленин не указывает. Смысл
заложного Зеленин объясняет из обычая закладывать, забрасывать место
погребения "нечистых" палками, камнями ит, п. Таким образом, "заложные"
противопоставлены "погребенным". С точки зрения словообразования такое
объяснение не кажется убедительным (заложенные - заложные). Если этот термин
не принадлежит языку описания, естественней было бы считать его дериватом
существительного залог, т. е. заложные - взятые на время.

Для выяснения этого представления следует обратиться к той архаической
семантике, которая реконструируется в славянском "век" и является общей для
многих индоевропейских обозначений 'времени'. Этимология слав, взкъ < *veikъ
< *vei/voi (ср. др.-рус. вои, лат. vis) обнаруживает исходную
индоевропейскую семантику: 'жизненная сила', Vis vitalis' [Гавлова 1967].
Век как срок человеческой жизни (не имеющий точного количественного
измерения) - время наполненное, близкое к доле, время расходования
изначально заложенной жизненной потенции*. Жизненная сила, не исчерпанная
теми, кто умер до часа, переносится в область смерти и превращает их в
активную вредоносную силу, воплощение самой смерти, которая у живых берет
душу (см. полесский рассказ о некоем человеке, встающем из земли в огне и
вынимающем душу - птицу из горла людей в полночь: этот человек оказывается
вишельником, похороненным "на границе"; после того как в грудь ему забивают
осиновый колок, он перестает ходить - волын. [Атлас, 68-69]). Часто в
поверьях отмечается, что срок хождения "нечистиков" ограничивается временем
до их часовой, правдивой смерти, когда они "избудут свой век".
______________
* Жизненная сила может уподобляться силе производительной, мужской
сексуальной потенции. Это представление - основа архаического обряда
"смотрин" покойника при обмывании: "Когда обмывают и заметят, что у
покойника большой член, говорят. "Бiз времня умер". В обратном случае: "О!
Такого не жаль"" (курск. [Гнатюк 1912,418]}.

Представление о "не-своей" смерти не является исключительно или
оригинально славянским. Балтийские и финно-угорские языки свидетельствуют о
существовании того же разделения: семантическое поле глаголов, обозначающих
смертный исход, различает группы обозначений "своей" и "не-своей" смерти,
как показывает Р. Э. Нирви. Интересно, что здесь так же, как у славян,
представления о "смерти до срока" находятся в сложном соотношении с идеей
"святой смерти" [Нирви 1970]. В этом сходстве можно предположить следствие
балто-финно-славянских контактов - однако, скорее всего, здесь мы имеем дело
с некоторым универсальным для архаической культуры представлением. Это
показывает материал такой этнически далекой от славян культуры, как нагуа:
"Конечная судьба определяется не моральным поведением людей, а характером
смерти, с которой они покидают мир" [Леон-Портилья 1961, 226J, у нагуа
выделяются разряды покойников, весьма близкие к нашему " Мертвенному
Канону": "1. Умершие от молнии, водянки, утонувшие. 2. Принесенные в жертву,
умершие при родах, в бою. 3. Умершие в детстве 4. Остальные" [там же, 227].
За "характером смерти" стоит несомненно идея конца/неконца (в славянском
выражении часа (поры)/не-часа, до часа).
Д. К. Зеленин обратил внимание только на один тип "несвоевременной