"О.А.Седакова. Поэтика обряда, часть 1 (Погребальная обрядность восточных и южных славян) " - читать интересную книгу автора

тесная связь "заложных" с "выморочными местами" находится в прямой
зависимости от того, что "нечистые" лишены обряда, который осмысляется в
данном случае как своего рода "дележ", распределение пространства между
жизнью и смертью. В ходе погребального обряда должно стереться значение
реального пространства кончины (дома, лавки в доме), и смерти должен быть
отведен "освященный", обрядово закрепленный участок земли. Там вместе с
телом погребается и замыкается сама смерть. Если же реальное место кончины
не снимается ритуальным, присутствие смерти или воплощающей ее нечисти
консервируется, создается "нечистое", "урочное", "выморочное место".
Местные обряды" как мы говорили, по-разному распределяют виды кончины в
их связи с законным/незаконным местом погребения. Однако общая картина
погребения некрещеных детей, самоубийц, домашнего скота, а также места
уничтожения вещей покойного (похороны вещей) дают возможность выделить
древнейшие семантически важные признаки, на которых построена оппозиция
пригодных и непригодных для обрядового захоронения мест: это сухой/влажный,
дом/лес, земля/преисподняя. Оппозицию кладбища другим местам захоронения
(здесь: на распутье) иллюстрирует факт погребения Тугоркана, "не-своего",
"нечистого", занесенный в "Повесть временных лет" под 1096 г.: "И привезшей
къ Кыеву погребоша и на Берестовем межю путемъ идущимъ на Берестово и
другимъ на манастырь идущимъ" [ПВЛ, 151].
Но существовало и особое пространство, менявшее свой смысл на
противоположный при включении момента времени. Речь идет об убогихдомах
(существовавших в России до 1771 г. [Гальковский 1913,201]), местах общего
погребения неизвестных и странников. "Нечистые" до определенного момента
(Великого четверга), после совершения общего запоздалого ритуала эти места
оказывались "законными". Однако с самого начала буивище - место "своих"
мертвецов (своей веры, своего города). Этот акцент на "своем" очевиден в
рассказе Софийского Временника за 1474 г.: иногородний, участвовавший в
городском пасхальном погребении москвичей, "паде на земли, внезапну и
оглохну и онеме" (цит. по: [Снегирев 1838, 207]). Можно подумать, что такое
особое осмысление очищения временем исчезло с историческим исчезновением
института скудельниц. Но из этнографических описаний можно заключить, что
функция срединного, не постоянно "нечистого" места захоронения сохранена:
это ограды погоста, рвы, кладбищенская изгородь. Вообще же представление о
времени, стирающем противопоставление "чистой" и "нечистой" смерти, в
позднейших верованиях усиливается: вообще нельзя хоронить самоубийц - но
через некоторое время можно; некрещеные дети получают крещение на
перекрестках [Богданов 1918, 175] и т. п. Различие из пространственного
переходит во временное: интервал между смертью и ее ритуальным оформлением
увеличен для "нечистых". Терминология "убогих домов" во многих случаях
смешалась с обозначениями обычных кладбищ.
Назначение могилы и погоста как нового дома в обряде дублирует гроб.
Две эти реалии похорон часто имеют одно наименование в диалектных
терминологических системах: др.-рус. и ц.-слав. гробъ укр. грiб - 'могила',
блр. грабарь - 'могильщик'. Если рус домовина, домовище и подобные
суффиксальные образования от основы дом обычно относятся к 'гробу', то блг.
къща - 'гроб', 'могила', серб. куhа - 'могила'. Изготовление гроба
уподоблено строительству дома в обрядовых формулах ("Та поможэтэ построiг
моэму батьковi нову хату: не схотiв у старiй житi", укр. [Чубинский
1877,706]), в плачах, где акцентируется его отличие от "обычного" дома: