"Геннадий Семар. Снежка - речка чистая " - читать интересную книгу автора

опасность... Настоящая материнская любовь сурова. До войны Степанида
работала уборщицей в горкоме партии. Единственный сын ее Петр шоферил на
горкомовской "эмке" и в первые же дни войны ушел на фронт. То ли за
неимением другой одежды, а скорее всего в память о сыне Степанида не снимала
с плеч сыновьего пиджака. Помогала ли она в готовке пищи, стирала ли,
хлопотала ли в госпитале, бродила ли по лесу в поисках грибов и ягод или
косила сено - всюду была в пиджаке сына, и без него ее невозможно было
представить. Лишь уходя на связь в Снеженск или Дубравинск, она
переодевалась в старую стеганку. Уходила всегда ночью, а приходила поздним
вечером или ранним утром, так что в другой одежде, кроме штабистов да
часовых, ее никто не видел.
Степанида знала в отряде всех и все, даже больше, чем ей следовало,
такая уж у нее была "планида". В то же время она знала высокую цену слова,
поэтому никогда не говорила лишнего, а когда говорила, то речи ее были
весомыми, тяжелыми, точно мать сыра-земля. Иван был благодарен Степаниде за
то, что она сразу не стала расспрашивать его о погибших партизанах, о том,
как ему самому удалось вырваться из лап гитлеровцев...
Причесанный - опять же впервые за эти дни - Иван сидел за столом и
своими железными ногтями, в которые на веки вечные въелась угольная пыль,
сдобренная всякими паровозными смазками, чистил теплую крупную картошку. Две
или три картофелины лопнули и крошились. "...Факт, Степанида мне покрупнее
подложила", - подумал Иван, с удовольствием дуя на картошку. Потом он
обмакнул ее в жестянку с крупной солью и, глотая слюну, ел, жмурясь на яркое
оконце.

V

Черные смоляные глаза Морина открыто и дерзко смотрели на Нефедова. Они
все знали, эти глаза, их нельзя было обмануть, и они, казалось, не верили ни
единому слову Нефедова.
Бычко сидел внешне спокойный, уперев взгляд в дощатый, отскобленный
добела стол. Он внимательно слушал, наклонив вперед свою большую, давно не
стриженную голову.
Гуров что-то чертил на клочке бумаги огрызком карандаша, чертил по
давней привычке аппаратного работника. За кончиком карандаша следил отрядный
врач Родион Иванович. Он время от времени тер красные от недосыпания
глаза... А Нефедов вспоминал все новые и новые подробности провалившейся
операции. Он припомнил банку консервов, которая выпала из ватника Секача;
карту, висевшую на стене в штабе, на которой был обведен район базирования
их отряда. Несколько раз Иван пересказал "речь" эсэсовца перед расстрелом
партизан. Потом Нефедов начал как бы рассуждать вслух. Он честно взвешивал
все "за" и "против" своего благополучного возвращения, но в конце концов
сказал, что ему трудно объективно разобраться во всем.
Иван замолчал, точно ответил заданный урок, поднял глаза на светлое
оконце в скате землянки. Сноп солнечного света беспрепятственно падал на
утоптанный земляной пол. Глаза у Ивана сделались совсем голубыми, ясными,
лицо спокойным, и он мгновенно забыл все, о чем говорил. Но вот снова
опустил глаза, посмотрел на сидящих за столом, и взгляд его сделался
тяжелым, глаза - темными.
- Значит, пять дней сроку нам? - переспросил Морин и сам себе