"Геннадий Семар. Снежка - речка чистая " - читать интересную книгу автора

ответил: - Точнее, остается четыре дня. Как считаешь, Гуров, может быть, они
нас просто хотят спугнуть, стронуть с места, а по дороге уничтожить? Или
того проще: прогнать нас в другой район, чтобы мы на их "довольствии" не
висели?
- Может, и так, - неопределенно ответил Гуров, продолжая водить почти
совсем тупым карандашом по бумаге. - Надо крепко подумать, получить
информацию, посоветоваться с командованием. Но в любом случае надо
форсировать подготовку запасной базы. Это ясно как день. База за тобой,
Морин. Второе... надо срочно все узнать о Секаче и получить информацию о
планах гитлеровцев - это за тобой, Бычков. Сегодня же надо решить, как
рассчитаться с гостями за смерть товарищей.
Все поднялись, тяжело, покачиваясь от долгого сиденья, стали выходить
из штабной землянки.
- Ты, Иван, отдохни пока, осмотрись, а вечером поговорим, - сказал
Гуров. Он вышел из землянки, предварительно закрыв в маленький зеленый сейф
разрисованную им бумагу. Иван вспомнил, что на этом сейфе, служившем
подсобным столиком, когда-то стоял фикус, принесенный из дома Степанидой.
Потом она перенесла цветок в отрядный госпиталь, сочтя, что там он нужнее...
Нефедов вышел из землянки и побрел на север от лагеря, туда, где бил
родниковый ключик и начиналась Снежка. Иван часто приходил сюда, и когда шел
дождь, и когда светило солнце. Здесь почему-то легко думалось, легко
вспоминалось. Укрытое ивняком чистое блюдечко родника напоминало ему ту
пору, когда он с бабушкой еще мальчишкой ходил по грибы. Тот лес, за много
километров отсюда, так и назывался - Ключики: там было множество родников,
растекающихся в разные стороны и неожиданно исчезающих в лесной глухомани.
Каждый раз, перед тем как напиться, бабушка крестилась и что-то шептала про
богородицу.
Однажды вот здесь, у снежкиного ключика, Иван встретил Степаниду.
Женщина стояла на коленях спиной к нему и молча кланялась озерцу, прижав
руки к груди. Иван подождал, пока она поднялась, и спросил:
- О чем молилась, Степанида?
Женщина подняла на него глаза, обведенные желтыми кругами, поправила
платок и ответила тихо и спокойно:
- За победу, сынок... За родную землю. За сыночка своего.
Иван взял ведра, и они тихонько пошли на базу.
- Я вот все смекаю, Иван... О чем думал-то Гитлер, когда, войну с нами
затевал? Как же это он жить бы смог на чужой земле? Рази мы скоты
бессловесные, без роду-племени... Да в любом дому, в любой хате все наше,
советское, - продолжала Степанида. - Попробуй вырви, вытрави, победи это...
Глядь, и патефон, и открытка какая, и песня на ум придет - все ведь наше,
русское, советское... Ведь земля-то наша у него под ногами гореть будет!
- Верно говоришь, мать, - ответил ей Иван. - Слишком корни у нас
длинные. Не сковырнуть ему нас.
...Потом воду стали брать чуть ниже истока, ближе к базе, чтоб тропка к
роднику заросла, лишь один Иван нет-нет да и наведывался сюда, сидел на
бережку и глядел, как поднимаются из темной глубинки светлые чистые
пузырьки. Это дышала земля, его земля.
Стоял один из последних жарких дней лета. Но в нагретом густом со
смолистым сосновым запахом воздухе уже сквозили струйки осенней прохлады.
Этот холодок Иван почувствовал еще вчера там, на берегу Снежки. Он еще