"Николай Семченко. ...что движет солнце и светила " - читать интересную книгу автора

ставить, а я вроде как поленницу выложил, но, дядя Володя, как ты не мог
догадаться, что и мне хотелось показать Марине: умею разжигать костер, и
картошку печь умею, и вообще, я уже не такой маленький, как ты думаешь,
дядя Володя. Но ты, засмеявшись, легонько и как-то небрежно отодвинул меня
крепкой ладонью, пошевелил-пошурудил конструкцию из веток, сучьев, обломков
досок - и все это будто само собой установилось как надо, и желтая змейка
огонька заскользила по тоненьким прутикам, и затрещал пучок сухой травы, а
дядя Володя, довольный, шутливо возопил:
- Взвейтесь кострами, синие ночи!..
Марина, аккуратно подобрав юбку, сидела на валуне. Он был покрыт
бархатным ковриком коричневого мха. Сверху сухой, он таил в себе влагу, и
Марина, наверное, об этом знала, потому что положила под себя газету, а
может, она просто была, как всегда, расчетливой и предусмотрительной. Про
нее мама говорила отцу, который почему-то стал бриться два раза в день, и
при этом намыливал лицо не обычным мылом, а какой-то заграничной пахучей
пеной, - так вот, мама говорила, печально улыбаясь: "Квартирантка не такая
уж и простушка! Каждое свое движение на семь шагов вперед просчитывает. Да
оно и понятно: бухгалтер!".
Папа пожимал плечами: "Ну ты и выдумала! Она без всякого хитра, и с
Володей ее кто познакомил? Я!"
Мама подходила к папе и снимала с его майки какую-то одной ей видную
соринку, хлопала ладошкой по загорелой спине: "А ведь что она говорила до
этого? Скучные, мол, парни какие-то, и поговорить с ними не о чем, почти
сразу лезут куда не надо. Говорила так? Говорила! И всегда подчеркивала:
вот военные, те совсем другие - обязательные, дисциплинированные, без дури
в голове. Знала, что у тебя в знакомых есть неженатые лейтенантики..."
И тут папа почему-то сердился и возмущался: "Да ведь Володя ко мне
зашел за книгой просто так. Я ему этот детектив давно обещал. Ну, и увидел
Марину. Дело-то, Лилечка, молодое, сама понимаешь. Может, их стрела Эрота
поразила?"
Папа говорил иногда как-то непонятно, странно. Это влияние театра. Он
занимался в народном драматическом театре, сыграл уже несколько ролей, и
больше всего на свете ему нравилось быть на сцене дворянином, или
каким-нибудь благородным героем, или даже белым офицером, которого красные
ведут на казнь, а он смотрит в голубое высокое небо и спокойно говорит, что
двуглавый орел еще прилетит и спасет Россию. Правда, это он говорил дома,
когда репетировал роль, а на сцене вел себя совсем по-другому: падал на
колени, ругал царя, плакал и просил его не расстреливать. А Володя - он был
то ли комиссаром, то ли командиром партизан, я уже и не помню, кем именно,
но красным был точно,- отвечал на все это так: "Молчи, гад, контра
ползучая! Народ вынес свой революционный приговор, и я приведу его в
исполнение..."
Никакого народа на сцене я не видел. Может, он прятался где-то там, за
декорациями? Дядя Володя, он же красный командир, сам принимал все решения,
но почему-то делал это от имени народа. Может, и от моего имени тоже,
только ведь мне очень даже не хотелось, чтобы папу, пусть даже и понарошке,
убивали.
И вот этот дядя Володя пришел к нам за книгой. А Марина как раз
собралась пить чай. Обычно она пользовалась нашим закопченным чайником, а
тут почему-то вытащила свой электрический самовар. Между прочим, он тогда