"Николай Семченко. ...что движет солнце и светила " - читать интересную книгу автора

темнота, и красные искорки, будто большие светляки, кружили над костром.
- Нормально вчера до дома добралась? - небрежно и как бы невзначай
спросил дядя Володя Марину. - Хотел тебя проводить, но пока ходил в буфет
за папиросами, гляжу: твой след уже давно простыл...
- Видишь: живая! - рассмеялась Марина. - Что со мной сделается?
Обычно она смеялась тихо, будто стеснялась, а тут - громко,
по-русалочьи заливисто.
- Еще и роль немножко поучила, - продолжала она. - Помнишь, Сидор
говорит: "Только Платона назвали, и вы как маков цвет вспыхнули." А Луша
отвечает: "Зачем выдумывать? Маков цвет. Я замужняя. Что мне во Платоне
вашем. Нашли невидаль."
- А заглядывалась, - сказал Володя.
- Мало ли что заглядывалась. У какой девки сердце не зазнобчиво? -
лукаво, не своим голосом откликнулась Марина.
- Пастернака сейчас ругают в газетах, - сказал Володя. - Наверное, нам
не разрешат показывать "Слепую красавицу". Зря время теряем! Это твоя
первая роль, и вот - напрасно. Жалко, что я тебя раньше в наш театр не
привел...
- А что такого запретного в этой пьесе? - удивилась Марина. - Очень
жизненная пьеса, должна зрителю понравиться...
- Да как понравится, если Пастернак там, наверху, многим не нравится.
К тому же пьеса, говорят, и не печаталась нигде. Спросят, где взяли, а что
режиссер ответит?
И тут Марина улыбнулась совсем как Одри Хэпберн. Это была такая
улыбка, что вы и представить себе не можете, если никогда не видели фильм
"Римские каникулы". Мы с папой ходили на него целых три раза. Ему очень
нравилась Одри с огромными печальными глазами, трогательно торчащими
ключицами и легкой, совершенно обезоруживающей улыбкой. Она была нежной и
беззащитной, прекрасной как принцесса из туманного, полузабытого сна. И
Марина тоже умела улыбаться так же трогательно. Но Володя почему-то совсем
не обратил на это внимания, и они завели долгий, малопонятный мне разговор
о каком-то поэте, его опале и таланте, нищете и трагедии, и о том, что
когда-нибудь, лет через сто, а может, раньше, искусство станет свободнее.
Я слушал их и не понимал, о чем это они беседуют: какая такая им
свобода нужна, чтобы читать стихи, танцевать или играть на сцене? Ну и
представляйтесь, сколько хотите, лишь бы другим не мешали!
- Полуночничаете? - вдруг возник из темноты чей-то голос. Мы, как по
команде, повернули в его сторону головы. Неясный силуэт мужчины почти
сливался с покрывалом ночи, но вот он сделал шаг, другой и в отблесках
затухающего костра проявилась серая маска лица, и чем ближе человек
подходил к нам, тем оно четче становилось. Да это же Иван, наш сосед! И
чего он так поздно бродит? Наверное, скучно ему без Поли, его жены: уехала
на месяц в Брянск, в отпуск, а мужа оставила на хозяйстве - кормить собаку,
кур, приглядывать за садом-огородом.
- Можно к вам подсесть? - спросил Иван.
- Мы уже насиделись, по домам собрались идти, - резко и зло сказал
дядя Володя. - Нас бессонница не мучает. А ты опять с танцев идешь?
- Вышел во двор, гляжу: огонь горит, вот и подошел, - ответил Иван. -
Люблю костры!
Марина молчала и шуршала обертками от "Пилота".