"Геннадий Семенихин. Космонавты живут на земле" - читать интересную книгу автора

Это был местный воротила, владевший верхневолжскими капиталами. И над
пакгаузами пристани, и над пивоваренным заводом, и над единственной в городе
деревообделочной фабрикой висели железные и деревянные вывески с
намалеванной аршинными буквами его фамилией. И никаких "и сыновья" или "и
К[о]" в придачу к ней на вывесках не значилось. Просто -
"Буркалов И.Г." и все тут. Купец щеголял в грубых холщовых рубахах и юфтовых
подкованных сапогах, запросто поднимал с грузчиками огромные тюки, если надо
было для вдохновения показать им "русскую силушку". Был он в меру
богомольным, но, когда входил в запой, поминал господа бога такими словами,
что местный отец Амвросий не раз поговаривал об отлучении его от церкви.
Доходили эти разговорчики и до самого Игната Гавриловича, и когда в пьяном
виде встречал тот духовника, то издевательски потрясал толстенным, набитым
до отказа сторублевками бумажником из заморской крокодиловой кожи и
несусветно орал:
- От бога меня грозишься отлучить, длиннобородый! Накось, выкуси. А
вот это видел?! Да я за эти червончики какого хошь себе бога выберу, хоть
языческого, хоть лютеранского!
Высокий, нескладный отец Амвросий дрожащей рукой спешно осенял себя
крестным знамением, мотал головой:
- Изыдь, окаянный, анафема тебя забери! В аду синим пламенем гореть
будешь
- Что? - хохотал купец. - А ты видал, каким синим пламенем моя
буркаловская водка горит? Да такого ни в аду, ни в раю не сыщешь,
долгогривый!
Буркаловские запои, или, как он сам их именовал, "циклы", доходили
обычно до десяти дней. Потом с вытаращенными рачьими глазами приползал он из
какого-нибудь притона, заросший и весь сгорающий от озноба и, ни к кому не
обращаясь, твердил:
Свят, свят, свят,
От мозга до пят.
Брысь, не наводись...
Его управляющий, тонкий и чопорный немец Штаубе, называл этот момент
"наваждением" и удовлетворительно потирал руки, потому что хорошо усвоил,
что бросивший на время все свои дела Буркалов после "наваждения" крикнет
своей дряблой, увядшей жене коротко, но повелительно:
- Мать! Березовый веник!
После лютой бани, смывавшей бесовскую алкогольную накипь, Буркалов
целый месяц работал как вол, питался одними крепкими щами да гречневой кашей
с парным молоком, вплоть до вступления в очередной "цикл".
Рассказывали, будто бы однажды по прошествии серьезного и более
затяжного, чем все предыдущие, "цикла" Игнат Гаврилович почувствовал себя
плохо и слег. Вызвав фельжшера, велел поставить двойную дозу банок. Но и
банки не помогли. Тогда не на шутку обеспокоенный Буркалов на лихой тройке
доехал до чугунки и с первым же поездом отправился в Питер. Там он пришел на
прием к знаменитому, на весь мир известному доктору.
- На что жалуетесь, почтенный? - спросил его седой старик с усиками,
насмешливо скользнувшими по одутловатому лицу Буркалова глазами.
- Да вот в грудях какие-то хрипы появились, - сознался верхневолжский
магнат, - одолевают.
- А ну-ка, разденьтесь до пояса.