"Геннадий Семенихин. Слеза командарма ("Нравоучительные сюжеты" #4)" - читать интересную книгу автора

Покажем гитлеровцам, что не зря мы сюда пришли от самого Сталинграда.
Воздух над землей стал светлеть, и теперь уже явственно было видно,
как, переваливаясь с бугра на бугор, еще не открывая огня, мчатся вперед
фашистские машины. Восемь пригодных к бою "тридцатьчетверок" ринулись им
навстречу, и первые снаряды с коротким вздохом, сотрясая холодный
предутренний воздух, вспахали землю. Иван Буслаев повел восьмерку на врага.
По его приказу "тридцатьчетверки" открыли огонь, и один из фашистских танков
сразу же задымил и волчком завертелся на месте. Но и наш один из восьми,
сразу пораженный двумя прямыми попаданиями, окутался дымом. Буслаев
отсчитывал секунды. Он знал, что вот-вот иссякнет в баках горючее и второй
атаки произвести не придется. А с первой поразить вражеский головной танк не
удалось. Слишком погорячился Буслаев, очень рано открыл огонь. Искусно
маневрируя, фашистский командирский танк, не сбавляя скорости, мчался
навстречу. И вдруг машину Буслаева резко встряхнуло, так что он едва
удержался на месте.
- Товарищ комбат! - отчаянно выкрикнул командир орудия. - Фриц нам
болванкой срезал пушку.
Меньше минуты оставалось на раздумье. Минута слишком небольшой отрезок
времени. Но и за нее, как показалось Ивану Буслаеву, вся жизнь пробежала
перед ним и только лишь для того, чтобы высечь в сознании два удручающих
коротких слова: "Ты погибнешь, Иван. Ты неминуемо погибнешь, и другого
выхода у тебя теперь нет". Старший лейтенант увидел тоскливые лица своих
подчиненных и горько вздохнул. Еще бы! Кому же хотелось погибать за
считанные дни до падения Берлина. Никто не знал, сколько их осталось: может
быть, пять, а может, и три. Ясно было одно - мало! Но и другое было не менее
ясно, что не доживет теперь его экипаж до этой большой радости. Чернота
шлемов резко подчеркивала побледневшие лица танкистов, ожидавших от
командира последнего приказа. А старший лейтенант вдруг подумал об отце,
только об одном отце, и у него сиротливо сжалось сердце: "Как ему будет
трудно потом всю жизнь!"
Новый удар, как показалось Буслаеву, накренил набок "тридцатьчетверку".
Острый запах дыма наполнил танк, дышать стало нестерпимо тяжко. Никто не
видел, они только поняли, что клубы огня уже бегут по обшивке. И тогда,
разомкнув сухие губы, комбат приказал:
- Идем на таран!
... Майор СС барон фон Вирхов не сразу понял, что замыслил русский, а
когда понял, худое, бледное его лицо застыло на несколько мгновений. Но
только на несколько. Он подумал в эти несколько мгновений о том, что никогда
не увидит своего родового имения под Штутгартом, дряхлого отца, отставного
генерала еще первой мировой войны, жену Амалию и двух белокурых крошек
Генриетту и Марту. В прорези машины фон Вирхов видел, что смертельно
раненный советский танк несет на своей броне ему навстречу клубок
ярко-бурого огня. Фон Вирхов знал силу этого огня. У него еще было время
сманеврировать и уклониться, но барон стиснул тонкие бескровные губы и
подумал: "К черту! Я офицер Великой Германии! Пусть весь мир перевернется,
но я не сверну!"
И танки столкнулись. Объятые пламенем, они застыли в самом центре
разыгравшегося неравного боя. Рассвет уже осветил землю, розовые полоски,
появившиеся на востоке, предвещали ясный теплый день. Со стороны автострады
к месту боя на большой скорости мчалась целая колонна танков. Ивану Буслаеву