"Юлиан Семенов. Экспансия-II (роман) ("Позиция" #4, серия о Штирлице)" - читать интересную книгу автора

сможешь сбежать из аэропорта Рио-де-Жанейро - там будет посадка; затем
будет в Буэнос-Айресе, но туда русские дипломаты еще только едут, а в
Бразилии они уже давно; там н а д е ж д а, то есть приют. Спасибо тебе,
папа, за Даля, все-таки лучшим определением "надежды" надо считать слово
"приют", а уж потом "авось", выраженное глаголом..."
- Что будете пить? - услышал он голос высокого стюарда в белой форме
"Иберии". - Перед ужином мы можем предложить вам виски, вино, херес - если
вы испанец, ну и, конечно, хинебру'...

_______________

' Х и н е б р а (исп.) - джин. Здесь и далее примечания автора.


Штирлиц хотел было спросить, сколько это стоит, но потом вспомнил про
конверт с долларами, который перед вылетом ему передал Роумэн, подивился
тому, как быстро человек привыкает к нищете, и ответил:
- Я бы выпил виски...
- Со льдом?
- Нет. Безо льда и без содовой.
- Какое виски предпочитаете? "Уайт лэйбл"? "Балантайн"?
- Да черт с ним, любое.
- У нас также есть легкое снотворное. Если желаете, я могу предложить
вам, полет над океаном несколько утомителен, проснетесь, когда мы увидим
континент...
- Спасибо, я, наверное, попрошу у вас снотворное, - ответил Штирлиц,
- только сначала я хочу выпить: я вижу, у вас здесь даже дети пьют вино...
Пить он не любил; в той среде, где он воспитывался, - а это были
профессиональные революционеры - сама мысль об алкоголе казалась
противоестественной, дикой, однако здесь, в небе, на борту испанского
лайнера, где все пьют, нельзя выделяться ни в чем - даже в самой малости.
"...Ну, - сказал он себе, - ты, наконец, один; ты даже не на земле,
ты надмирен и вознесен, ты подданный логики, которая только и может
созидать формулы, конечным результатом которых является это
четырехмоторное чудо, переносящее тебя в Новый Свет за шестнадцать часов,
а не за год, как триста лет назад. Думай, вспоминай, выстраивай схему,
чтобы было что ломать и с чем спорить. С кем протекли его боренья? С самим
собой, с самим собой...
Сколько же раз я повторял эти строки, - спросил он себя. - Отчего
именно эти слова так запали мне в душу? Отчего из сорока тысяч слов моего
языка именно эти постоянно живут во мне? Мы погружены в тайну, - подумал
Штирлиц, - и эта высшая тайна не идет ни в какое сравнение со всеми
остальными, земными, здешними. Каждое мгновение, которое грядет, - тайна:
я могу обернуться и встречусь взглядом с пустыми глазами двух или трех
цинковомордых, которые и здесь неотступно следят за мной, или, наоборот,
увижу лицо давнего друга. Тайна. Самолет держится устойчиво, и нет
болтанки, к которой я привык, когда летал сюда, в Испанию, в тридцать
шестом на "юнкерсах" эскадрильи "Кондор", или позже, в Краков, зимой сорок
четвертого, когда все на борту дребезжало и звенело и не было нынешней
надежности полета. Но ведь впереди, возможно, громоздятся сахарные головы