"Юлиан Семенов. Псевдоним (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Брайта. Во-вторых, мне положили пятьдесят долларов в месяц, что по здешним
ценам очень мало, однако мы - восемь репортеров - сняли старый сарай во
французском квартале, поставили там семь скрипучих кроватей, четыре стола
(по половине на брата), это стоило каждому восемь долларов, и в довершение
ко всему нашли в порту "бича", великолепного судового кока; он креол,
хорошо поет (мы иногда с ним делаем это на два голоса) и совершенно
замечательно готовит нам ленч - дешево и изобретательно. Стоит это каждому
семнадцать центов. Я довольно скрупулезно подсчитывал мои финансы и пришел
к выводу, что смогу посылать Этол по меньшей мере двенадцать долларов в
месяц.
К счастью, в этом портовом городе, привыкшем к тому, что люди
т е к у т - сегодня он здесь, а завтра ушел в Европу или же в Латинскую
Америку, - нет паспортных формальностей; никто ни к кому особо не
присматривается, каждый живет сам по себе.
Перед тем как поселиться в нашем репортерском сарае, я прожил пять
дней в дешевеньком пансионате, но с претензией на семейность, то есть
порядочность. Здесь разыгралась настоящая драма: моим соседом был старый
майор, южанин, снимавший комнату вместе с прелестной дочерью. Она
посвятила себя отцу, ей уже тридцать, но она не выходит замуж, потому что
трепетно предана родителю, оставшемуся вдовцом. Вторым соседом на этаже
был нищий артист Джон Грин. По вечерам мы собирались на чай, и майор
рассказывал истории о сражениях против северян, изображая всех людей на
разные голоса, причем южанам были - в его интерпретации - свойственны
порядочность, мужество и доброта, а северянам - напористое высокомерие,
пренебрежительное отношение к традициям и сюсюканье с "ниггерами".
Смешно, точно так же копировал "ниггеров" и Филипп С. Тимоти-Аустин,
молодой парнишка в Гринсборо. Я однажды изобразил его на сцене нашего
любительского театра; ему стало трудно ходить по городу, так над ним все
потешались; перед отъездом он встретил меня возле аптеки и сказал: "Я
отомщу тебе так, что ты будешь кусать локти за то, что публично оскорбил
меня". Я с болью душевной вспомнил этого юношу; мне горько, что он так
отнесся к шутке, но сцена, свидетелем которой я оказался в пансионате,
несколько меня утешила.
Дело в том, что актер Джон Грин постоянно просил майора рассказывать
свои истории, а никто так не алчет аудитории, как старые военные. Майор
занимал нас целыми вечерами, а потом он случайно пошел в театр и увидел
себя на сцене; гневу его не было предела - Грин скопировал его абсолютно.
Этой ролью Грин добился огромного успеха, дела его пошли очень хорошо, а
майор вконец обанкротился, ему даже нечем было платить за жилье, ситуация
совершенно страшная. Грин, переехавший в хороший отель, узнал об этом, но
не решился прийти к майору, потому что тот отказал ему, после спектакля, в
знакомстве и даже хотел вызвать на дуэль. Знаешь, что он сделал?
Загримировался негром, придумал себе роль, что, мол, он был рабом майора
(а тот рассказывал, что у него было сорок рабов и все его боготворили за
доброту), и принес ему двести баков, чтобы старик мог расплатиться за
комнату. Поскольку никто не помнит ни имен своих рабов, ни их лиц, только
все твердо убеждены, что бедняги их до сих пор обожают, считая эпоху
рабства самой светлой порой жизни, майор легко принял деньги. Прекрасный
сюжет, не правда ли?
Я не знаю, чем занимается сейчас бедный Филипп Тимоти-Аустин,