"Юлиан Семенов. Начало семьдесят третьего (Франция, Испания, Андорра)" - читать интересную книгу автора

тихо.
- Целое купе у меня есть только возле умывальни, месье.
Старшая из старух сказала:
- Ричард, поезжайте на моем "кушетт", меня интересует экзотика, я
проеду до Тулузы во втором классе.
Рыжий отсчитал деньги и, молча протянув их старухе, вышел на перрон.
Ребята, игравшие на гитаре, сразу же вернулись в зал, сели на подоконник
и, приладившись к струнам, заиграли хоту, подхватывая мелодию друг у
друга, и стало вдруг тихо-тихо кругом, потому что хота была словно
девушка, идущая по горной тропе ранним утром, - босая, в черном платье и с
капельками пота на лице.
...Все вагоны первого класса были забиты пассажирами, а во втором
классе народу почти не было, только солдаты, ехавшие на рождественские
каникулы, студенты и крестьяне. Солдаты сидели в одном купе, крестьяне- во
втором, студенты стояли в проходе и курили, открыв окна, а в купе, куда
вошел я, был полусумрак, и на кушетке лежала веснушчатая девушка с рыжими
волосами. Она была одета так же, как и все хиппи или подражающие им, - в
зеленую спортивную куртку, прожженную во многих местах сигаретами, и в
залатанные джинсы. Только, в отличие от истинных хиппи, девушка были умыта
и волосы ее были рассыпчатыми и сухими, как свежее июньское сено, и такими
же душистыми. В остальном же моя соседка была типичным хиппи, которых
сейчас так много в том мире, где мораль должна быть выражена внешне: белая
сорочка, черный костюм и положение в оффисе. Одни говорят о хиппи с
брезгливостью ("Эти сорванцы!"), другие - с тяжелой ненавистью ("Эти
проклятые левые!"), третьи - с нездоровым интересом ("Они исповедуют
свободную любовь..."), четвертые - с тревогой ("Это ведь наши дети, они
должны принять из наших рук плоды трудов наших..."), пятые - с
состраданием ("Больные дети..."). А может быть, "больное общество"? Нет?
Девушка заняла всю кушетку, хотя во втором классе положено занимать
лишь одно место из трех.
- Опустите табличку "окьюпайд", - посоветовала она, - и занимайте
вторую кушетку. Французы не входят, если опущена табличка.
- Американцы обращаются ко всем людям во всех странах на своем языке, -
сказал я, - словно все должны знать ваш язык.
- Я англичанка. Как раз американцы стараются учить иностранные языки.
Мы, имперские островитяне, считаем это ненужным. "Правь, Британия" - это ж
мы придумали.
Я опустил табличку "окюпэ", положил под голову свой рюкзак и лег на
кушетку, хрустко, с усталости, потянувшись.
Девушка усмехнулась.
- Так тянется мой отчим, когда возвращается из суда. Весь хрустит, как
валежник.
Вы-то хоть не адвокат?
- Нет. А почему "хоть"?
- Ненавижу адвокатов. Мой отчим всегда смеялся, когда рассказывал о
своих подзащитных. Как они нервничают, как боятся сказать до конца всю
правду, как хотят ему верить и не могут, как неумело лгут, как подло
выгораживают себя перед своею же совестью.
- Может быть, отчим прав?
- Может быть. Только зачем тогда защищать? Тогда судить надо, так