"Юлиан Семенов. "Научный комментарий"" - читать интересную книгу автора

совсем другие... Если кто и сможет сохранить обо мне правду, так лишь
Лиля. "Володя, почему ты написал: "он к товарищу милел людскою лаской?" -
Потому что он был для других. Сначала он отдавал себя и лишь потом брал;
"милел" - от понятия "милосердие"...
"Володенька, милый, - услышал он тихий голос, - когда трудно, нельзя
быть одному, любовь бережет человека от напасти, ты так нежно пишешь про
корабли, - каждый имеет свою гавань, чтоб переждать шторм". - "Не гавань,
товарищ мама, а порт приписки", - ответил он тогда, хотя ответить хотел
совсем другое, что я за человек, право?! А как я мог ответить?! Никому
невозможно объяснить, как слова, живущие в тебе, постоянно рвут сердце и
мозг, требуют строки, строфы, стиха; о, они ненавидят каждого, кто
приближается к тебе, становятся вампирами; они, правда, порою принимали
Лилю, но и то, верно, потому, что мужняя жена, но не моя... Они Веронику
не всегда принимают, Таню не приняли, слова, что во мне, не интересуются
славой, заработком, дачей в Кунцево, машиной марки "рено", шофером
Гамазиным; им нужен лишь тот, через которого они вырываются в мир... Но
ведь можно запереться у себя, стать тихим и незаметным, чуть не взмолился
он; пока еще дверь квартиры остается гарантией отдельности; только ты и
лист бумаги...
Нет, ответил он себе, жизнь - это обрастание обязанностями и связями;
жизнь - это долг...
...На Большом Черкасском, в редакции "Комсомолки", он пробыл недолго;
тех, кого любил, не было; вообще-то, единственная газета, хоть как-то
помянувшая его выставку - "Двадцать лет работы", все другие промолчали.
"Братьев" по литературному цеху особенно возмутило то, что он укрепил
на стенде письмо Цветаевой: "Дорогой Маяковский! Знаете, чем кончилось мое
приветствие Вас в "Евразии"? Изъятием меня из "Последних новостей",
единственной газеты, где меня печатали... "Если бы она приветствовала
только Маяковского, но она в лице его приветствует новую Россию"... Вот
вам Милюков, вот Вам я, вот Вам Вы... Оцените взрывчатую силу Вашего имени
и сообщите означенный эпизод Пастернаку и кому еще найдете нужным. Можете
и огласить. До свидания! Люблю Вас".
Ермилов, пришедший на предварительный прием выставки вместе с
Авербахом, - вся головка РАППа, - не скрыл удивления:
- Гордиться запиской поэтической кривляки, чуждой революции?! Владимир
Владимирович, вам еще работать над собой и работать! Как же вы далеки от
пролетарских писателей! По совести прошу: снимите со стенда эту гадость, у
вас и так грехов хватает, чтобы добровольно на себя вешать Цветаеву!
- А вы хоть знаете, что произошло в "Евразии"? - набычился Маяковский.
- И знать не хочу, - ответил Ермилов. - Я стихов м а д а м не читал и
впредь читать не намерен! Я радуюсь стихам своих, чего и вам желаю...
Настало время учиться у молодых орлов, они острее вас чувствуют время...
Не взыщите за прямоту, но партия учит нас критике...
Приветствие Цветаевой было для Маяковского наградой. Ломко и прозрачно
- ветви деревьев в апрельском небе - она говорила тогда: "Двадцать
восьмого апреля двадцать второго года, накануне моего отъезда из России,
рано утром на совершенно пустом Кузнецком мосту я встретила Маяковского.
"Ну-с, Маяковский, что же передать от Вас Европе?" - "Что правда здесь"...
Седьмого ноября двадцать восьмого года поздним вечером, выходя из кафе
"Вольтер", я на вопрос: "Что же скажете о России после чтения