"Юлиан Семенов. "Научный комментарий"" - читать интересную книгу автора

простая задача с одним лишь неизвестным, но это неизвестное - совесть...
Если бы я все же сел за "Плохо", я бы написал о тщательно обструганной
совести, хотя к такому ужасу очень горько прилагать сладостное слово
детства, - в Багдади, у папы, в лесничестве, всегда пахло свежей стружкой,
похожей на волосы Вероники.
Мама гордится тем, какой я сильный, а Лиля и Джо, наоборот, боятся: "Ты
слишком добр и открыт для удара"... Нет одной правды. Истина многомерна.
Фашизм Муссолини начался с того, что от любого человека директивно
требовали однозначного ответа на любой вопрос. А разве такое возможно? Это
сделка, внутренний торг: "Кого ты больше любишь - папу или маму?"
...Интересно, кто из рапповских борцов за чистоту идеи нашептывает в
Кремле про мою "Желтую кофту", страсть к железке, "Пощечину общественному
вкусу". "Царь не имеет права подпускать того, на ком есть пятна"... Бедный
русский владыка, даже на Солнце есть пятна.
А если уехать в Грузию, подумал он, на какое-то мгновение ощутив себя
пловцом, выбившимся из сил. Ах, любимая моя Сакартвело, нежная страна,
гордый народ, зачем я так редко приезжал к тебе?!
Он никогда не мог забыть, как Шенгелая, весело рассказывая, как он
снимает свою фильму с головоломными трюками взбросил свое тело гимнаста на
перила моста через Куру, выжал стойку и замер, услыхав крик Нато Вачнадзе;
она закричала, будто раненая чайка, только грузинки так плачут по
любимому. Маяковский невольно вспомнил, как он сам сделался пустым и
ватно-бестелесным, когда тринадцать лет назад нажал на спусковой крючок
револьвера, но лязгнула осечка...
И совсем другим было лицо Шенгелая, когда он, приехав на Лубянку два
года назад, сказал: "Владимир Владимирович, у Ломинадзе есть друзья в
Кремле, вас выпустят за границу, идите и оформляйтесь в ассоциацию
писателей, туда уже звонили"...
Шенгелая смущался этих слов - грузин должен помочь другу так, чтобы тот
не обиделся, ведь помогают только слабым... А теперь Ломинадзе стал
"ублюдком", так, вроде бы, про него сказали... За что? Только потому, что
он противится расстрелу нэпа? Но ведь не один он, миллионы этому
противятся...
Маяковский открыл новую пачку "Герцеговины Флор", достал папиросу,
размял ее в плоских пальцах, но закуривать не стал; не уследив за собою,
повторил вслух:
- Противятся? Нет, все кончено, противились...
А раньше-то я бормотал только когда сочинял стихи, подумал он; все,
конец работе...
Он резко обернулся, словно бы испугавшись чего-то; вспомнил, как ощутил
безотчетный ужас, когда ему кричали из залы: "Убирайтесь с вашим ЛЕФом на
Запад!
Там ваше место, а не на ниве русского искусства!" Он тогда в ярости
закричал, что товарищ Бурлюк в Америке выпустил альбом к десятилетию
Октября, с портретом Ленина на обложке; кто-то засмеялся: "Он рисовать не
умеет, маляр!"
Я тогда впервые дрогнул перед их затаенной, невидимой злобой, подумал
Маяковский; они умеют таиться, боятся открытой схватки, - рабская привычка
молчать сделалась их стратегией замалчивания. Все, что вчуже им, как бы
исчезает, растворяется, постепенно заменяется другим; живой еще, ты