"Ю.Семенов. Гибель Столыпина (Повесть) [И]" - читать интересную книгу автора

без экивоков и недомолвок. Говорили с полчаса, всего лишь.
Спиридович не мог отсутствовать в Царском долго, болело сердце за
государя.
На пороге, прощаясь уже, Спиридович сказал:
- Владимир Александрович просил, чтобы стол был накрыт в пятом
кабинете. С этим и расстались.
А Курлов, вернувшись к столу, выпил рюмку саперавского вина и задумался.
Дело в том, что пятый кабинет был единственным, который он, Курлов,
оборудовал фонографом, закупленным в бюро Томаса Эдисона в Америке;
диковинный аппарат этот позволял записывать беседу; о том, что такой
аппарат есть в России, Столыпин не знал; три человека знали об этом -
Дедюлин, Курлов и Спиридович.
"Меня писать хочет, - тяжело подумал Курлов о Дедюлине. - Значит,
затевает что-то особенно интересное... Ну-ну, послушаем..."
...В отличие от Дедюлина и Спиридовича, генерал-лейтенант Курлов считал
себя истинным западником, скрывал это, понятно, ото всех, полагая, что
европейский стол - прекрасный камуфляж для сокрытия его глубинной сути:
какой умный западник позволит себе так открыто афишировать симпатии, столь
ненавистные таким выразителям национального духа, какими являлись лидеры
крайне правых граф Бобринский и Пуришкевич, граф Коновницын и
Марков-второй?! Да что там эти!
Государь и государыня всячески подчеркивали свою прилежность традициям,
детям было указано читать лишь русские сказки, Андерсен был чуть ли не под
запретом; августейшая супруга, болезненно изживавшая немецкий акцент,
любила повторять:
"Суп да каша - вот писча наша!"; она же - через Дедюлина - осторожно
намекнула, что пришла пора не только таким б л и з к и м сановникам, как
Штюрмер, Плеве-младший, Саблер, Фридерикс, Дрентельн, - таким уж русским
традиционалистам, что дальше некуда, - но и Нейгардтам, Лерхе,
Михельсонам, Липкам, Менам, Клейнмихелям, Кассо и десяткам, сотням
подобных, поменять немецкие фамилии на русские (про Нейгардтов государыня
изволила пошутить: "Чем не "Новосадские"? Нам, русским, такая фамилия
очень бы понравилась").
...Курлов не сразу и не просто пришел к идее западничества.
Еще обучаясь в военно-юридической академии, он должен был пройти
специальный курс, посвященный исследованию "бунтарской идеологии". В числе
авторов, противников идеи самодержавия, помимо Марата, Вашингтона, Маркса
были, конечно же, труды русских вольнодумцев; понимать изначалие крамолы
будущие служители правосудия начинали с Радищева и заканчивали Герценом,
Чернышевским, Плехановым.
Именно у Герцена и наткнулся Курлов на прелюбопытнейший пассаж, который
не преминул поначалу выписать, а затем, выучивши наизусть, сжечь:
"Славянофильство или русицизм, не как теория, не как учение, а как о с к о
р б л е н н о е народное ч у в с т в о, как темное воспоминание и массовый
инстинкт, как противодействие иностранному влиянию, существовало со
времени обрития первой бороды Петром Великим".
Этот короткий пассаж высветил для него всю идею славянофильства в
особом свете (не зря, воцарившись в корпусе жандармов, Курлов повелел
внимательнейшим образом наблюдать за славянофилами).
Курлов, чем больше он изучал труды основоположников славянофильства